Генерал Зигмаль обратился к Гроссу:

– Ну, а эта личность тоже из первой пятерки?

– Лидман вполне квалифицированный инженер, – сухо ответил Гросс.

– Да что вы заладили: «инженер, инженер»! – обо злился генерал. – А какое-нибудь другое определение для классификации людей у вас есть? Я по трехминутному разговору вижу, что этот ваш квалифицированный инженерничтожество. Мало того: я чувствую, что им нужно заняться…

18

Баранников пришел в дирекцию первым. В дверях приемной Гросса он столкнулся с инженером Лидманом.

– Здравствуйте, господин Лидман, – почтительно сторонясь, сказал Баранников.

Лидман посмотрел на него ошалелыми глазами.

– Идите вы к черту! – прохрипел он и почти побежал по коридору.

Вскоре в приемной Гросса собралась вся четверка. Сидели не разговаривая, точно не знакомые друг другу люди. Наконец их пригласили в кабинет. Они вошли и шеренгой стали у дверей.

– Проходите, садитесь, – немного растерянно предложил Гросс.

Инженеры сели к столу. Два – на одной стороне, два- напротив. Генерал Зигмаль, сидевший у дальнего края стола, оказался как бы председательствующим. Он молча оглядел всех по очереди и спросил:

– Кто из вас русский?

Баранников встал:

– Я.

– Можете сидеть. А вы? А вы?

После того как все назвались, генерал снова долго и бесцеремонно рассматривал каждого из них.

– Вы знаете, что случилось на заводе? – спросил он наконец.

– Никак нет, – ответил Баранников.

– В секторах, не затронутых случившимся, ничего знать не могут, – торопливо пояснил Гросс.

Ну ничего, скоро узнают об этом поголовно все, – сказал генерал Зигмаль. Случилось нечто непростительное: у вас на заводе обнаружено вредительство.

– Невероятно! – воскликнул Шарль Борсак, оглядывая коллег удивленным и растерянным взглядом.

Геперал Зигмаль пристально посмотрел на француза и, выждав паузу, продолжал:

– Мы уже установили, чьи подлые руки сделали это дело. Выловим и предадим суровому суду всех, кто затеял эту постыдную войну в потемках. Мы, немцы, любим открытую борьбу, а такую вот войну – исподтишка, из-за угла, когда противник к тебе спиной, мы просто не понимаем. Не можете ли вы объяснить мне, что руководит этими подлецами, какое понятие морали вкладывают они в эту свою подлость? Прошу вас, объясните мне.

Инженеры молчали. Тогда генерал обратился к Баранникову:

– Вы русский, а как раз ваши русские большие мастера подлой войны. Собственно, они такую войну и выдумали. Помогите же мне понять ее моральные принципы.

Баранников поднялся и с минуту стоял молча, смотря в противоположную стену. Как бы он хотел сказать этому хаму в генеральском мундире все, что он думал об их морали палачей и убийц и о благородном героизме советских людей! А заодно и о том, что победа не за горами и что за ней придет и страшная месть палачам. Но… что было бы равносильно самоубийству. Что же тогда сказать? Как ответить на вопрос так, чтобы не потерять достоинства советского человека и в то же время не вызвать у генерала никаких подозрений?

– Ну, ну, господин русский, я жду.

Баранников вздохнул и, повернувшись к генералу Зигмалю, сказал спокойно и рассудительно:

– Я думаю, что подобные действия каждый раз исходят из субъективных данных каждого отдельного человека. Мне, например, война чужда и противна. Я человек абсолютно мирной профессии созидания, а не разрушения. Сформулировать психологию и разгадать мораль неизвестного мне человека – непосильная задача. – Баранников помолчал, как бы пытаясь все-таки найти ответ. И, не найдя его, сказал: – Мне легче разгадать самую сложную техническую задачу.

– Интересно, а как же вы, господин русский, оказались на войне и попали в плен? – быстро спросил генерал Зигмаль.

– Не я оказался на войне, а война оказалась там, где я проводил отпуск, – у своего отца возле польской границы. Война7 закрутила меня, как бурная река щепку. Последовала целая цепь случайностей, случайно же закончившихся моим пленом, а не смертью.

– Но мирное население мы в плен не брали, – заметил генерал Зигмаль.

– Что вы? – искренне удивился Баранников. – Сколько угодно, и я один из таких. Я вам говорю чистую правду. Когда началась война, я находился в пограничном с Польшей поселке, отдыхал у отца. Запросите своих находящихся там людей, они проверят и убедятся, что все было именно так. Я потому и ненавижу войну, что это слепое, жестокое дело, в котором судьба человека – нуль.

– Вы, наверное, ушли в партизаны?

– Я оказался в плену в первый же месяц войны, когда ни о каких партизанах и слуха не было.

– Странно, в высшей степени странно, – недоверчиво проговорил генерал Зигмаль. – А как вы относитесь к Германии вообще?

– Это великий и умный народ, – ответил Баранников. – Работая здесь, на заводе, я увидел, как высок технический уровень немецкой промышленности, какие прекрасные инженеры заняты в ней. – Он остановился и вдруг спросил: – Можно откровенно сказать о том, чего я здесь не понимаю?

– Ну, ну, интересно.

– Я буду говорить только о том, что известно мне, что я сам пережил и переживаю.

То, что война так обошлась со мной, я еще могу понять, но я отказываюсь понять, зачем я нужен Германии в состоянии получеловека.

– Что значит – получеловека? – Генерал многозначительно посмотрел на Гросса. – Я слышал, что вы здесь в весьма привилегированном положении.

Баранников улыбнулся:

– Весьма – это сказано излишне сильно. Да, последнее время я и мои присутствующие здесь коллеги живем относительно сносно. К нам возвращается ощущение человеческой жизни, и, ценя это, мы работаем в высшей степени добросовестно. Но до недавнего времени Германия обращалась со мной, как с примитивной скотиной, будто главным ее, Германии, интересом было меня уничтожить, а не сделать полезным немецкому народу. Вот этого я понять