Такие рассказы здесь, как и в краях, из которых пришел Тобия, люди издавна охотно слушали, поэтому они не очень его расспрашивали, в чем же провинился этот Задох, да и зачем, пусть народ задумается о том, что всегда кто-нибудь из них самих в чем-нибудь виноват, к тому же начало рассказа было великолепно, поэтому слушатели с нетерпением ждали его продолжения.

– Этого Задоха, – сказал Тобия, – сначала раздели, потом насадили на заостренный железный кол, так что он прошел у него через толстую кишку и через все тело, как вертел. И под мышками его тоже с обеих сторон закрепили, а потом под ним разожгли не очень большой костер. Если огонь поднимался слишком высоко, его частично гасили. Когда на коже осужденного показались ожоги, их быстро смазали какой-то смесью азотной кислоты и ртутных паров, отчего все его тело стало сильно щипать. И когда его смазанный таким путем зад сильно раздулся, по нему стали хлестать раскаленной проволокой. Голову ему облили дегтем и смолой и затем подожгли. К срамным частям тела прикрепили испускающие огонь петарды, и они, светясь, разлетались. И только теперь сотворили с ним то, что несмышленый Миклавж из Граца сделал с преступником с самого начала: острыми клещами содрали с него всю кожу – с плеч, с локтей, боков, колен и лодыжек. Что касается груди и живота, то здесь ему кожу сорвали острой рыбьей чешуей, и повсюду, где появлялось голое мясо, один из палачей обмывал это место водой, которую называли aqua vitae[103] – это была очень жгучая жидкость, в которой находились железные опилки. Ногти ему до половины отделили от мяса, и их потом прикололи булавками, как это делает портной в витрине с одеждой. Затем ему оторвали на руках все пальцы. Оторвали пальцы и на ногах и оставили их висеть на тонких кусочках кожи. В конце концов облили угли маслом, и на этом огне, похожем на тот, каким пользуются стеклодувы, постепенно сожгли Задоха, начиная с ног, и так он испустил дух.

Какое-то время слушатели молчали, рассказ этот произвел на них такое сильное впечатление, как никакой другой. Никогда еще они не видели па церковных картинах, показывавших мучения святых, таких продолжительных истязаний.

– Вы ведь знаете, – скромно сказала папаша из Птуя, – итальянцы всегда хотят быть какими-то особенными, утонченными!

– Так оно и есть, – удовлетворенно сказал городской судья, – это и есть italianissimo!

Он постучал по столу пивной кружкой, и все присутствующие поддержали его громкими одобрительными возгласами.

Если бы дело этим и кончилось, все было бы в полном порядке, славянские гости из южно-австрийских земель и угощавшие их хозяева из княжеского города разошлись бы с миром и не было бы так называемых «ландсхутских событий», как о том будет написано в сообщении следственной комиссии. Но тут появился некий местный рассказчик, каких всюду предостаточно, который начал болтать о том, что ему довелось повидать землетрясение в Лондоне. Там падали с крыш кирпичи, на рынке перевернулись лотки с овощами, на реке закачались корабли, некоторые из них даже утонули.

– Землетрясение? – сказал священник Янез. – Что тут такого? Нам Господь Бог каждый год их посылает, иногда вместе с турецкими набегами.

Странники засмеялись, а у горожан немного испортилось настроение, им показался невежливым хохот гостей, когда один из них захотел рассказать о чем-то значительном, что ему довелось пережить, ведь не каждый был свидетелем землетрясения в Лондоне, которое, в конце концов, случается не каждый день.

– Земля закачалась, – воскликнул ландсхутский рассказчик по имени Йокл, – вода хлынула из реки на берега, все дома остались без труб. Когда я потом там ходил, то видел, что кое-где дым шел из окон, люди топили прямо в комнатах.

Йокл был маленький мужичонка, прямо-таки бедолага по сравнению с великаном Тобией, а с его почтенной старостью вообще не было никакого сравнения, но он не позволил, чтобы прервали его рассказ. Тобия, который при всем своем величии был всего лишь человек, с трудом переносил такое положение вещей, когда кто-то еще умел неплохо рассказывать: – Но этот человек никогда не был в Лондоне, – сказал он.

Йокл не дал сбить себя с толку: – Был, был я в Лондоне. Улицы оказались забитыми телегами, груженными всяким скарбом, солдаты расчищали дорогу герцогским и королевским каретам, воры, грабители и всякий сброд воспользовались создавшимся положением, городская шваль залезала в дома и тащила все, что еще оставалось. Корабли на реке были нагружены до предела.

Настроение у Тобии все больше портилось, и попять его можно: каждого рассказчика задело бы за живое, если бы впечатление от его великолепного рассказа стало так быстро бледнеть и все слушатели вдруг начали живо интересоваться, какие беды еще случились в Лондоне, а еврей Задох и italianissimo тонули в забвении.

– Ну, – закричал он со злостью, – на какой реке? На какой реке стояли корабли, нагруженные до предела?

Йокл презрительно на него взглянул:

– Каждый ребенок знает, какая река протекает через Лондон: это Темза. Окрестные места, – сказал он, – Хайгейт, Хэмпстед и Харроу были все забиты панически перепуганными беженцами. Собственники домов потирали руки, плата за квартиры повысилась в десять раз.

Это произвело на слушателей сильное впечатление – как на гостей, так и на хозяев. На гостей – потому, что названия мест, которые протараторил Йокл, в ушах словенских странников звучали так же величественно, как звон колоколов собора святого Павла; если скажешь «Хайгейт», «Хэмпстед» или «Харроу», это звучит совсем иначе, нежели «Пивка», «Пушча» или «Пишеце». А хозяева не оставили без внимания сведения о десятикратно повысившейся квартирной плате – какая конъюнктура! Они только переглянулись и закивали головами. Все они подумали: вот бы в Мюнхене или Вормсе случилось какое-нибудь землетрясение, пусть не сильное, лишь такое, чтобы здесь можно было увеличить плату за квартиры хотя бы в три раза.

Тобия пристыженно умолк, никто больше не обращал на него внимания. Он со своим рассказом в этом соревновании потерпел поражение, но обиднее всего было то, что его предали свои: они махали на него руками, чтобы он молчал и не мешал слушать, что случилось в Лондоне.

Йокл продолжал: – Все ждали следующего толчка, Темза считалась достаточно безопасным местом. Что ж, немного покачает, и если даже корабль утонет, всегда можно выплыть. Представьте себе широкую реку, на которой от берега до берега полно кораблей и лодок, на них – битком людей, и все ждут, когда еще раз тряхнет.

Все представляли себе это без труда, через Ландсхут тоже протекала река. В трактире «При Святой Крови» воцарилась напряженная тишина, все ожидали, когда же землетрясение повторится, сердце рассказчика Тобии стыло от холода.

Йокл: – Ждут они с утра и весь день до вечера, когда же разрушится Вестминстер, когда колокольня святого Павла рассыплется в прах и пепел.

Йокл перевел дух. Он величественно оглядел слушателей, будто был папашей Тобией, а не захудалым Иоклом. С тем, у кого в запасе такой рассказ, в котором весь Лондон собрался на кораблях в ожидании, что вот-вот рухнет Вестминстер, с таким повествователем рассказчик с историей о сожжении какого-то еврея тягаться не может. Никто из слушателей не шевельнулся. Если бы сейчас кто-то спросил, на какой реке были все эти корабли, его побили бы пивными кружками или утопили в бочке с пивом. Но наконец рассказ был продолжен. – Ждут они до вечера, ждут до утра, корабли покачиваются, а Вестминстер все стоит, – слишком рано успокоился Йокл. Тут и выяснилось, кто великий рассказчик, а кто – ничтожный болтун, кто Йокл, а кто Тобия…