Впрочем, реальность, как всегда, внесла свои коррективы; дважды мы выруливали на взлетную полосу, и оба раза нас возвращал обратно звонок от премьер-министра; дважды министр, добродушно пожав плечами, выбирался из самолета и шел к телефону, в комнату отдыха.

Потом, наконец, самолет, медленно покачиваясь и заваливаясь на крыло, пошел вверх, в волшебный мягкий закат над Англией. Народ начал устраиваться поудобнее и снимать пальто.

— Виски с содовой?

Сэр Джон, расположив "Илиаду" в стратегической позиции, прямо под рукой, принял предложенный напиток. Наши уши начали настраиваться на непрерывный гул и свист моторов; слова сменились улыбками и жестами. Вышел летчик, встал по стойке смирно, отточенным движением отдал честь и вручил министру листок бумаги.

— Только что получили, сэр! — прокричал он. — Я подумал, вам это будет интересно.

Я тут же подумал, что это должно быть какое-то сенсационное послание от премьер-министра и был крайне встревожен, когда министр застонал и схватился в отчаянии за голову. Что за этим стояло? Неужели разразилась война?

— Англия проголосует за 155 резолюцию! — выкрикнул он, передавая бумажку сэру Джону, тот поджал губы и бегло взглянул на текст, по-видимому, не желая принимать новость так близко к сердцу. — Какой бардак.

На акклиматизацию и отдых ушел примерно час, после чего еда и напитки исчезли, их место заняли красные дипломатические вализы, содержимое которых тут же было разложено на столе. Вся компания немедленно принялась за работу и, погружаясь в дрему, я по-прежнему видел перед собой этот отлаженный человеческий механизм.

Мы дозаправились в Неаполе, на пустынном летном поле, среди огромных темных ангаров, где вспыхивающий время от времени луч света выхватывал из темноты округлые бока больших чартерных самолетов. Кипр со всеми его проблемами показался на горизонте только около девяти часов утра: он надвинулся на нас, коричневый и туманный, окруженный со всех сторон ликующим морем. "Илиада" с видимым сожалением была отложена в сторону, греза уступила место реальности; мой собственный томик П.Г. Вудхауза в бумажном переплете так и остался лежать в кармане пальто. (Я постыдился извлекать его на свет в столь изысканном обществе. У нас, поэтов и интеллектуалов, своя гордость.)

Следующие два дня прошли в непрерывных пресс-конференциях и встречах; сами по себе они, может быть, ничего и не решали, но зато дали министру неоценимую возможность встретиться с людьми, представлявшими самые разные точки зрения, из которых, собственно, и складывалась кипрская головоломка. А еще меня позабавил ужас, мигом объявший весь секретариат, когда однажды ранним утром великий человек исчез. Выяснилось, что он просто решил искупаться в море с утра пораньше и выпить кофе с какими-то своими старыми приятелями из местных крестьян; весьма типичный и трогательный штрих в его плотном и напряженном графике. В 9.30 он был уже на месте.

В то же самое утро взрыв бомбы разнес здание Управления по сбору подоходного налога, не причинив никому вреда; когда выяснилось, что все налоговые декларации за прошлый год уцелели, по острову прокатилась волна разочарования. Чуть позже нашли бомбу в Земельной регистрационной палате: обнаружили ее заранее и вовремя сумели обезвредить. В этой атмосфере утомительная гонка консультаций шла свои чередом, и все чаще и чаще вопрос о самоопределении возникал как ключевой фактор в политическом аспекте проблемы — хотя, конечно, теперь это был всего лишь новый способ поднять вопрос об Эносисе, поскольку греки составляли подавляющее большинство населения, в пропорции примерно пять к одному.

Общественное мнение на острове склонялось к тому, что трехсторонние переговоры — не более чем очередная ловушка, приманкой в которой служит совершенно неприемлемая конституция, никоим образом не гарантирующая в будущем права голоса в делах Британского Содружества; архиепископ нанес молниеносный визит в Афины, чтобы встряхнуть не слишком предсказуемого Папагоса. Афины теперь, судя по всему, чувствовали себя неуверенно, поскольку кипрский вопрос начал расшатывать внутреннюю стабильность в Греции, а также положение той самой политической группировки, которой мы в свое время помогли прийти к власти и впоследствии оказывали поддержку в борьбе с коммунистами. Теперь мы могли нанести ущерб греческим правым — к чему в немалой степени приложили руку сами же киприоты, не имевшие доселе никакого опыта международных отношений и пытавшиеся организовать мощное давление на нас со стороны международного сообщества. К тому моменту все общество Греции находилось, естественно, в состоянии крайнего возбуждения, и малейший намек на умеренную позицию тут же вызывал обвинение в "не-патриотичности". Нужно сказать, греческое правительство всегда зависело от общественного мнения в гораздо большей степени, чем любое другое. И вот теперь хвост вилял собакой, Никосия диктовала условия Афинам. А на фоне всего этого над греко-турецкими отношениями уже начала набухать грозовая туча. И в первую очередь заниматься нужно было именно этими проблемами, по сравнению с которыми, на мой взгляд, вопрос об одной-двух лишних бомбах на Кипре становился второстепенным. И мы с большим облегчением восприняли новость о том, что греческое правительство приняло приглашение в Лондон без всяких дополнительных условий, на которых настаивали и архиепископ, и коммунисты. Это свидетельствовало о том, что в Афинах с беспокойством следили за развитием ситуации. Греческие политики оказались в весьма незавидном положении; впрочем, наше положение на Кипре тоже было не лучше.

Между тем, обстановка на острове накалялась. Раз уж террористов нельзя было привлечь к ответственности, им по крайней мере можно было помешать причинять людям вред. В начале июля были обнародованы законы о порядке заключения под стражу, которые несколько упростили работу Рену и, как мне кажется, косвенно способствовали спасению не одну жизни многих гимназистов и школьников, поскольку их просто хватали всех без разбора и сажали под замок, если, за недостатком улик, не могли отдать под суд. Это вызвало целую серию нападок со стороны афинского радио, которое обвинило нас в "фашизме" и даже в "геноциде". Условия содержания заключенных сделались темой истерических комментариев и спекуляций, самые горячие дебаты шли и вокруг содержания в Киренском замке. "Мы еще раз обращаемся от имени народа Кипра к уполномоченному по связям с общественностью все с тем же вопросом: есть в замке уборные, или же таковых там не имеется? А если уборных там нет, то что используется вместо них? И еще один вопрос: правда ли, что металлические ведра — эта омерзительная замена уборных, опорожняются в непосредственной близости от стен замка, подвергая тем самым опасности здоровье заключенных, или это неправда? Вероятнее всего, мистер Даррел, это все-таки правда, если только нас не вводят в заблуждение зрение и обоняние, а также тучи мух и прочих мерзких насекомых". Это было уже чересчур; у меня возникло большое искушение задать греческому министру информации пару изысканных по форме и содержанию вопросов относительно общего состояния санитарных удобств в Греции — а для того, чтобы представить себе уровень, на котором они находятся, это нужно испытать на себе, — но я решил его пощадить; филэллинизм умирает долго и мучительно.