– Анна, дорогая, – твердила Линделл. – Ах, Анна! Как чудесно, что ты жива!

Миссис Армитедж вспомнила, что получила благородное воспитание. С мрачной решимостью она постановила вести себя соответственно.

Когда на следующий день Филипп вернулся домой, время приближалось уже к четырем. В холле его перехватила Милли Армитедж.

– Филипп… поди сюда… мне нужно с тобой поговорить.

– В чем дело?

Она держала его под руку, увлекая через холл к кабинету, расположенному симметрично, напротив Салона, по счастью, на довольно большом расстоянии. Как и большинство комнат под названием «кабинет», он редко посвящался ученым занятиям, но стены его были уставлены книгами и там царил приятный жилой дух, чему способствовали ржаво-красные шторы и глубокие кожаные кресла.

Когда дверь была закрыта, Филипп с любопытством посмотрел на свою тетю Милли. Он очень ее любил, но лучше бы она поскорее приступала к делу. Что-то определенно произошло, но вместо того чтобы приступить прямо к делу и выложить суть, она ходила вокруг да около.

– Мы пытались связаться с тобой, но нам сказали, что ты уже ушел из клуба.

– Да, Блэккетт попросил меня зайти к нему домой. В чем дело? Где Лин? Это ведь не имеет отношения к Лин?

– Нет.

Мысленно Милли Армитедж смятенно сказала сама себе: «Видишь, он сразу же подумал о ней. Он ее любит – он влюбляется с каждым днем сильнее. Какой теперь толк? Я злая женщина… О боже, что за неразбериха». Дрожащей рукой она потерла подбородок.

– Тетя Милли, что случилось? Кто-то умер?

Миссис Армитедж еле удержалась от того, чтобы сказать: «Хуже». С громадным усилием ей удалось только отчаянно покачать головой.

– Тогда что? – уже с некоторым нетерпением спросил он.

– Анна вернулась, – рубанула сплеча Милли Армитедж.

Они стояли возле письменного стола, близко друг к другу. У Филиппа через руку было перекинуто пальто, в руке – шляпа. Белокурый и высокий, как все Джослины, он отличался от типажа разве что более резкими чертами более вытянутого лица. Такие же темно-серые, как у Анны глаза с четко очерченными, как и у нее, бровями – хотя там, где ее выгибались дугой, его были искривлены. Волосы же выжжены тунисским солнцем до льняного цвета. Через секунду он повернулся, бросил шляпу в кресло, перекинул пальто через спинку и мягко произнес:

– Ты не против повторить еще раз?

Милли Армитедж почувствовала, что вот-вот взорвется. Она повторила, разделяя слова, словно втолковывая ребенку:

– Анна – вернулась.

– Именно это я и услышал в первый раз, просто хотел удостовериться. Не откажешь ли в любезности сказать мне, что это значит?

– Филипп… перестань! Я не могу тебе рассказывать, когда ты так себя ведешь.

Его искривленные брови поползли вверх.

– Как?

– Бесчувственно. Она жива – она вернулась – она здесь.

Его голос впервые заскрежетал:

– Ты что, сошла с ума?

– Еще нет, но, наверное, скоро сойду.

– Анна мертва, – мягко произнес он. – Что заставляет тебя думать иначе?

– Анна! Она заявилась вчера вечером. Она здесь – она в салоне, с Линделл.

– Бред!

– Филипп, если ты будешь продолжать так разговаривать, я завизжу! Говорю тебе: она жива; говорю тебе: она в салоне, с Линделл.

– А я говорю тебе, что видел, как она умерла, и видел, как ее похоронили.

Милли Армитедж сдержала непроизвольную дрожь и сердито бросила:

– Что толку это говорить?

– Хочешь сказать, что я лгу?

– Она в салоне, с Линделл.

Филипп прошел к двери.

– Тогда, может, пойдем к ним?

– Подожди! Нет смысла так это воспринимать. Это произошло. Лучше дай мне сказать. Кто-то позвонил утром… вчера утром. Лин сказала тебе по телефону.

– И что?

– Это была Анна. Она тогда только что высадилась с рыболовецкого судна. Она не назвалась – только спросила, дома ли ты. Вчера вечером, примерно в половине девятого, она явилась. Это был страшный шок. Не удивляюсь, что ты отказываешься верить. Лин как раз перед этим смотрела на ее портрет кисти Эмори, и когда дверь открылась и она предстала перед нами, словно сошла с полотна – голубое платье, жемчуг, шуба, – это был страшнейший шок.

Он отвернулся от нее и открыл дверь.

– Анна мертва, тетя Милли. Пожалуй, мне бы хотелось взглянуть, кто там в салоне, с Лин.

Пересекая холл, оба молчали. Филипп открыл дверь и вошел в комнату. Сначала он увидел Лин, сидевшую на подлокотнике одного из больших кресел по левую сторону от камина. Она вскочила, и позади нее в кресле оказались голубое платье с портрета Эмори – платье с медового месяца Анны Джослин, а также украшающие это платье жемчуга Анны Джослин, кудрявые золотые локоны Анны Джослин, ее овальное лицо, темно-серые глаза, выгнутые дугой брови. Он стоял, глядя на все это бесконечно долго: никто из присутствующих не знал, сколько прошло времени, – затем приблизился, тихо и неторопливо.

– Прекрасная постановка, – произнес он. – Разрешите поздравить вас с вашим гримом и с вашим самообладанием, мисс Джойс.

Она поднялась со своего кресла и стояла, открыто глядя ему прямо в глаза.

– Филипп!

Он коротко кивнул.

– Филипп. Но вы не Анна – или, по крайней мере, не Анна Джослин. Я полагаю, Энни Джойс была тоже крещена как Анна.

– Филипп!

– Это нас ни к чему не приведет, не так ли? Могу я спросить, как вы надеялись, что вам сойдет с рук такое мошенничество? Очень изобретательно с вашей стороны, но, возможно, вы думали, что я буду находиться за границей или, еще лучше, все еще в госпитале, и тогда, полагаю, вы могли бы успешно осуществить ваш план. Похоже, он удался с Лин и тетей Милли, но со мной не пройдет, и я скажу почему. Когда Анна была ранена, я подхватил ее и перенес в лодку. Там она и умерла. Ее тело я привез домой.

Она неотрывно смотрела на него.

– Ты привез домой Энни Джойс и похоронил Энни Джойс.

– Зачем же, скажите на милость, я это сделал?

Она ответила:

– Думаю, ты ошибся. Это Энни была ранена, а я закричала. Она держалась за мою руку. Ты ушел вперед, к лодке. Энни отпустила мою руку и упала. Я вскрикнула. Тогда ты вернулся и подхватил ее. Возможно, ты думал, что это я. Возможно, в темноте ты ошибся – я не знаю, не хочу утверждать. Было темно, и нас обстреливали – ты мог ошибиться. Я думала, что ты вернешься за мной, но ты не вернулся.