Работать не разгибаясь – по-иному справляться с трудностями я не умел, и я благодарен, что до сих пор этот способ меня выручал. Мне было двадцать четыре, когда умерла бабушка, и, сидя на скамье в первом ряду в ее родной браденхемской церкви, среди сотни других скорбящих, я думал о том, что родных у меня больше нет, некому учить меня, как жить, не на кого равняться. Отныне для меня существуют лишь одни требования – рабочие. Начальство ВСК заметит мое рвение и добросовестность, и если будут довольны они – значит, была бы довольна и мама.

И я жил для ВСК. Вкалывал до седьмого пота, не ходил обедать. Обходился без светских любезностей, обычных для всех людей. Знакомых у меня не было, кроме сотрудников ВСК, но виделись мы только в коридорах и конференц-залах. Каждый вечер, вернувшись в свою кэмденскую квартирку, я включал ноутбук и заходил на сайт ВСК. Я отдал бы им свою кровь до последней капли, если бы у них вышел такой приказ. Мои старания не пропали зря – к двадцати шести годам меня сделали компаньоном в отделе слияний и поглощений, – но вскоре произошел давно назревавший взрыв.

Коллеги-женщины стали смотреть на меня иначе. Не знаю, то ли их притягивала высокая должность, то ли с годами отцовские гены взяли свое, сделав меня привлекательным внешне. А может, во мне самом что-то изменилось, может, я тверже стоял на ногах, уверенности прибавилось. Словом, за это время я повидал столько лондонских спален, гостиничных потолков и кухонь, сколько не видел ни до ни после. Я спал с секретаршами, офис-менеджерами, кадровиками, младшими бухгалтерами, юрисконсультами, финдиректорами. Их лица вре´зались мне в память, но имена забылись. С одними я спал не раз, других никогда больше не видел; с иными неумело пытался поддерживать разговор при клиентах, в лифте, в вестибюле. Я всегда выбирал женщин из ВСК, но близко к себе не подпускал. Теперь об этом тошно даже вспомнить. Мне стыдно, что я так обходился с людьми – с коллегами, – а главное, меня гнетет мысль, что я подражал отцу. Точнее, хотел понять, насколько могу к нему приблизиться, если дам себе волю.

Однажды вечером я очутился на двенадцатом этаже гостиницы “Рэдиссон” с юной практиканткой. Назовем ее, к примеру, Надин. Мы с ней разговорились в тот вечер в вестибюле, и она сказала, что учится на последнем курсе магистратуры (не помню, в каком университете), а у нас проходит преддипломную стажировку. Я пригласил ее на ужин – сказал, что голоден, да и ей, судя по всему, не мешало бы поесть настоящей еды, а не полуфабрикатов. Мы поужинали, выпили вина, пошли в гостиницу, поднялись в номер. Она села на кровать, скинула туфли. Устроилась поудобнее, поправила пуховое одеяло. Я подошел и поцеловал ее, и тело ее стало мягким, податливым. Она подняла руки, я задрал ей подол, увидел живот, перехваченный тугой резинкой колготок.

– Стоп, стоп, стоп, – сказала она и перекатилась набок. – Подожди минутку. Мне нужно… Я сейчас, а ты пока нальешь нам выпить? – Она пошла в ванную, на ходу расстегивая платье.

– Не застревай там надолго, – сказал я. Дверь за ней закрылась, в душе зажурчала вода.

Я снял пиджак, ботинки, носки. Достал из мини-бара две бутылки пива, ополовинил одну, и вскоре мне надоело ждать. Стрекотал вентилятор. Дверь была не заперта, и я зашел. Она стояла голая у бортика ванны, возле ног валялось скомканное полотенце. Она не удивилась, но была недовольна, будто я вломился в разгар ее спора с самой собой.

– Э-э, так нечестно, – ухмыльнулась она. – Теперь из нас двоих только я…

И я не стал ждать, когда она договорит, – переступил порог, поцеловал ее, подвел к тумбочке. Она расстегнула на мне рубашку, стянула с плеч. Стала меня ласкать, чуть грубовато. Дышала мне в ухо, теребила языком мочку, прижимаясь ко мне все теснее. Помогла мне расстегнуть ремень. Не знаю, кому первому пришло в голову – то ли мне, то ли ей, то ли одновременно, – но она резко развернулась, нагнулась над пустой ванной, оперлась о мрамор с причудливым, словно в чернильных пятнах, узором.

Когда у меня спрашивают, почему я уехал из Лондона, я никому об этом не рассказываю. Но от тебя ничего скрывать не стану – даже самых нечистых помыслов. Хочу, чтобы ты понял, в чем мы с ним схожи, а в чем – нет.

Когда я вошел в нее и ее бледные ягодицы зашлепали по моим бедрам – ритмично, хлоп-хлоп-хлоп, – я и не думал прекращать. Она сдавленно постанывала от удовольствия, и было в этих стонах что-то не совсем обычное, но знакомое. Я испугался: неужели я был уже с этой девушкой и забыл? Я замер, уткнувшись губами ей в спину.

– Что с тобой? – встрепенулась она. – Давай же. Я еще не скоро.

Подняв взгляд, я увидел в запотевшем зеркале наши отражения. И не остановился. Она двигалась в такт со мной, прижав локти к груди, а голову опустив на тумбу раковины. Вздохи ее сделались чаще, громче. Я снова поднял голову, посмотрел на себя, на нас. И из зеркала на меня уставилось его смутное отражение – в упор, непреклонно, безжалостно. Я остановился так резко, что она разозлилась.

– Нет, нет, нет, еще! Давай! Еще.

Схватила меня за руки, положила их себе на грудь, но я от ужаса не мог продолжать.

– Не могу, – сказал я. – Не могу.

– Правда? Но ты… но мы…

– Кажется, мне надо прилечь.

Она уронила голову на мраморную столешницу – то ли от досады, то ли от смущения.

– Хорошо, на кровати уж точно удобней, – сказала она.

– Нет, я все. Прости. Меня мутит слегка.

– Что-то съел?

– Нет, просто накатило.

– Ага, поняла. – И, глядя на меня, вздохнула: – Может, как-нибудь в другой раз.

– Прости, – сказал я. – Ты тут ни при чем.

Пока она снова плескалась в душе, я сидел у окна, разглядывая крытые рубероидом крыши соседних зданий.

– Мне уйти? – спросила она, выглянув из ванной в хлопчатобумажном халатике.

– Лучше составь мне компанию, – попросил я. – За номер заплачено, так давай переночуем.

– Если можно опустошить холодильник, то я согласна.

– Сколько угодно.

– Тебе не полегчало? – спросила она.

– Нет, но ничего страшного, бывает иногда.

Она лежала на кровати, щелкая пультом, прихлебывала вино из четвертушки. Я строчил сообщения на телефоне.

– Спать мне не в чем, – сказала она и, скинув халат, нырнула под одеяло.

Вскоре нудная комедия и алкоголь ее усыпили, а я покончил с письмами. Ноутбук я оставил на работе. Я был наедине с девушкой, совсем молоденькой, она спала нагая возле меня, и блики от телеэкрана плясали на ее худеньком плече. Рядом лишь она – да эти разговоры, вечные спутники бессонницы. Ничтожество идиот никчемный не обязан я перед тобой отчитываться что хочу то и делаю заткни свою поганую пасть вечно ты перекладываешь с больной головы на здоровую почему у тебя никогда нет планов на будущее где твое самоуважение ты всегда желала мне зла ты рада когда я падаю в грязь лицом разве нет тебя медом не корми дай меня унизить господи зачем мы с тобой встретились тебя никто не выносит вечно ты меня пилишь вечно ко мне цепляешься родители от тебя отказались даже родной сын тебя не уважает ни минуты больше не выдержу с тобой рядом все равно я тебя никогда не любила это уж точно ну и что же ты теперь собираешься делать э-э-э одни пустые слова!