Следующих покойников старались, еще не до конца окоченевших, в одеялах выносить на лестницу, а там – в машину и далее в морг, откуда уже в гробу – на кладбище. По пути заезжали к дому, где у подъезда гроб ставили на табуретки и все могли проститься с покойным.

Таков сверхэкономный проект. Но о печальном исходе тогда не думалось. Первая и главная забота: хотя бы минимальная меблировка. Призаняв деньжат, мы с матерью отправились в единственный в городе мебельно-хозяйственный магазин на Суздалке. Купили сразу изготовленный при помощи топора и рубанка одностворчатый шкаф, презентабельность которому призвана была придать раскраска охрой с разводами под древесный срез. Там же – круглый раскладной стол с массивными гнутыми ножками, способный выдержать любые нагрузки. А еще лично для меня раскладушку и этажерку. Об этажерке разговор особый. У меня к тому времени скопилось десятка два книг, которым не находилось места, а очень хотелось как-то расставить их, чтобы и самому удобно взять, и другим можно показать. К своим добавилась учебная литература.

К столу поставили четыре стула, а на кухню – две табуретки. Чуть позже появился однотумбовый ярко-желтый письменный стол… Плюс шторы и тюль на окне и гравюра на стене в металлической рамке. О сложившемся в результате уюте соседка Маша Балашова выразилась восторженно: «Все такое красивое и миникюрное». Последнее значило «миниатюрное». Хотя непонятно, как можно назвать «миникюрными» массивный круглый стол и грубо сколоченный шифоньер. Но все равно приятно.

Новогодний праздник встречали на новом месте. Поскольку за время строительства все давно не просто перезнакомились, но и подружились, празднование превратилось в хождение из квартиры в квартиру, где все угощали другу друга и радовались друг за друга.

Здесь не могу не сказать об одной характерной черте дорогих мне «перекопцев». Как правило, это люди с обостренным чувством справедливости и коллективизма. Они горячи и вспыльчивы. При неблагоприятном раскладе запросто можно «схлопотать», и не только по шее. А бабенки при разгоревшемся скандале и за волосы потаскают друг дружку. А уж как словами могут уничтожить – не передать. Однако случись беда, те же соседи чередой пойдут к тебе, желая помочь по возможности.

Не понаслышке знаю, как отрицательно воспринимался район «Перекопа» в сознании если не большинства, то большей части ярославцев. Но вот что примечательно: у нас никогда днем, а зачастую по забывчивости и ночью не запирались двери. Двери же в подъезд вообще нараспашку. О кодовых замках тогда и понятия не имели. Заходи в любую квартиру. И мы заходили другу к другу, не всегда даже постучавшись для приличия, что иногда приводило к ситуациям комическим. И совершенно ничего не опасались. А случайно забредшему быстро объясняли ошибку. Если попадались непонимавшие, объясняли иными способами.

В силу занятости сначала в школе рабочей молодежи, затем на подготовительных курсах возвращался домой ночь-за-полночь, совершенно не опасаясь последствий. За все годы лишь однажды вышли ко мне на углу Починок три темных силуэта, но и они ограничились фразой:

– Что-то запозднился, «профессор»…

Ничего похожего нигде больше не встречал. Такое же чувство единения и при радостном событии. Стоит ли удивляться, что в ту новогоднюю ночь после бесконечных взаимных посещений и поздравлений песни стали громче, слова неразборчивы, а походка уверенно нетвердой. Традиция совместного праздника сохранялась еще довольно долго.

Соседи

Мы прожили на улице Закгейма двадцать лет. С момента отъезда прошло больше тридцати лет, но я до сих пор помню всех своих соседей за редким исключением. Одних – лучше, других – хуже в зависимости от взаимной привязанности.

Первый этаж. Квартира №25 – семья Ивиных. Глава семьи – Ваня, спокойная и скромная жена, малолетние сын с дочерью. Жили тихо и мирно, без скандалов.

Соседняя квартира – семья отставного майора по фамилии странной Личак. При нем такая же старая жена, еще более старая мать жены и черноокая дочь, типичная украинская красавица, с которой мы частенько вместе спешили к занятиям на подготовительных курсах, она – в мед, я – в пед. Девушка нравилась мне, и иной раз специально поджидал у дома, чтобы до трамвая идти вместе, а потом вместе же и ехать. Оба поступили, но вузы разные, и дороги оказались разными настолько, что, живя в одном подъезде, не виделись месяцами. Так все и затихло. Её отец-отставник весь подъезд «ставил на уши» тем, что, просыпаясь по многолетней привычке ровно в шесть утра, в 6.05 приступал к утренней зарядке в майке, семейных трусах и обязательно сапогах. Будучи комплекции достаточно внушительной, он этими сапогами топал не как слон, а как стадо слонов и будил мирных обывателей ни свет ни заря. Но поговорить с ним по душам невозможно: не пил, не курил, в домино не играл… Одним словом, не наш человек. Бабенки-соседки пытались жаловаться супруге, та лишь руками разводила:

– Наши жены, пушки заряжены, – слышали песню, так это про нас. – Выстрелит – не вернешься!

Мы более всего на первом этаже дружили с семьей Голиковых, которым по жребию досталась двухкомнатная квартира №27. Двухкомнатной ту квартиру назвать можно с большой натяжкой, по сути – та же однокомнатная, в которой большая комната в середине разделена перегородкой пополам. Но из-за того, что наши двухкомнатные все угловые, то в одной имелось одно большое окно по торцу, в другой – обычное окно по стене. Комната с большим окном чуть шире и общей площадью метров десять, но проходная. Меньшая – метров восемь, зато крайняя.

На самом деле семей две. Валентина с сыном и, собственно, Голиковы: Володя, Нина и сын Сашка.

Вначале о Володе, единственном мужике на две семьи. Небольшого росточка, крепенький такой грибок-боровичок, с редким венчиком волос на голове. Тихий, скромный, даже застенчивый, он быстро сдружился с таким же маленьким и лысым мужичком по фамилии Ветров из среднего подъезда, бывшим военфельдшером. На пару «квасили», развлекали двор игрой на баяне, но не шумели, нет.

Теперь о сестрах. Они не похожи совершенно ни внешне, ни внутренне. Насколько собранной, серьезной и нешумливой была Валентина, настолько шалой, развеселой и очень крикливой становилась временами Нинка, или, как называл её в подпитии муж, Нинуха. Единило их, пожалуй, только чисто детдомовское неистребимое чувство справедливости, исключительная честность и порядочность. К тому же обе незлобливы, а Нинуха при всей своей вспыльчивости отходчива.

На стройке работала старшая из них – Валентина, красивая даже в ватнике, особенно выделялись большие серые глаза с пушистыми длинными ресницами. Раскрасневшаяся