— А будет ли там женская партия? — спросила Анна, положив голову на плечо Вивальди.

— Там большая роль Марции, дочери народного трибуна и тайной любовницы Цезаря.

Он был увлечён работой над новым заказом, тем более что на последнем карнавале в Вероне с большим успехом прошла «Служанка-госпожа» Перголези, и чужой успех ещё больше его подзадоривал. Но перед ним возникли немалые трудности с цензурой, и придётся вновь обивать пороги Дворца дожей, чтобы добиться разрешения на постановку. Стало известно, что Совет Десяти[35] уже наложил запрет на трагедию Метастазио, узрев в ней опасную политическую подоплёку в связи с самоубийством Катона. В художественных кругах Венеции, в том числе в салоне Розальбы Каррьера, судачили, что, берясь за написание музыки к этой трагедии, рыжий священник играет с огнём, поскольку в текстах у Метастазио звучит явный призыв к моральному обновлению и политическим переменам.

— Живя в Вене, — рассуждали некоторые, — поэт может себе позволить роскошь писать о славе, свободе и патриотизме, а у нас в Венеции немыслимо, чтобы подобные призывы открыто звучали, да ещё со сцены.

Говорят, в Ватикане с радостью восприняли весть о том, что полиция, нагрянув в один из венецианских театров, запретила постановку трагедии Метастазио. Но Вивальди не был столь опрометчив, чтобы ринуться в огонь и сжечь себя заживо, как этого, возможно, кое-кому хотелось бы. Взявшись за переделку либретто, он про себя рассуждал примерно так: «Пусть Катон потерпел поражение в Венеции. Зато в Вероне он у нас добьётся реванша».

— Мы не будем доводить Катона до самоубийства, — пояснил он Анне свою идею. — Победивший Цезарь великодушно простит побеждённого Катона, ведь публика, сопереживая развернувшейся на сцене драме, любит уходить домой со спектакля в хорошем настроении.

Вскоре из Дворца дожей было получено разрешение на постановку. Музыкальная палитра новой оперы изобиловала богатством тем, раскрывающих трагедию героев, противоречивость их чувств и поступков. В день премьеры 26 марта в программке для зрителей можно было прочесть: «Чтобы укоротить продолжительность оперы и сделать её более приятной для восприятия, в нынешнем весеннем сезоне опушена сцена смерти Катона». На премьере присутствовала августейшая пара, принц Карл Альберт и принцесса Амалия Баварская, посетившая Верону инкогнито под именем графов Камб. У них, как и у всего зала, особый восторг вызвала ария Марции «Бедное сердце моё». Анна Жиро сумела с блеском передать страдания девушки, разрывающейся между любовью к отцу и его врагу Цезарю.

Даже на шестом показе оперы все билеты были проданы, хотя театр Филармония в Вероне считался более вместительным, нежели венецианский Сант’Анджело. Вивальди был счастлив. Успех «Катона Утического» превзошёл его ожидания. Все оказались на высоте, а Жиро особенно. Анна настояла, чтобы он послал письмо маркизу Бентивольо с сообщением о веронском триумфе. «Моя новая опера, — писал он, — вознесена до небес. Ничего лучшего здесь пока не звучало… Уже дано шесть представлений. Уверен, что дело выигрышное и принесёт мне прибыль. Полагаю, что подобная опера могла бы быть с успехом исполнена в Ферраре. Но она не годится для карнавала, когда цены резко взлетают вверх, и постановка может мне обойтись в 700 луидоров. А я всего лишь скромный предприниматель». Была у рыжего священника достаточная доля хвастовства выставить себя эдаким удачливым дельцом, которому удаётся покрывать расходы собственными средствами, не прося взаймы. Будь жив Джован Баттиста, он бы укорил сына в самонадеянности, потому что многие его начинания, увы, нередко приносили только убытки. В конце письма Вивальди попросил Бентивольо пригласить его осенью в Феррару с оперой «Катон Утический».

— На сей раз и я поеду с тобой в Феррару, — объявил он Анне, отправив письмо. — Мне не нужен будет Боллани и его помощник, баста! Обо всём позабочусь сам и устрою там грандиозный праздник музыки.

Но праздника не вышло. Спустя несколько дней, когда он вернулся домой из Пьета, Маргарита подала ему письмо из Феррары. В своём ответе на обращение маэстро маркиз Бентивольо просил переждать осень. «Катона» лучше бы показать, как он считал, в дни карнавала. Но Вивальди такой ответ не устроил, и, взяв в руки перо, он быстро настрочил послание, заявив, что ангажировал уже певцов и кордебалет и «если Богу будет угодно», то в следующий понедельник готов выехать в Феррару.

Но 16 ноября разорвалась бомба. Выйдя из дома, Вивальди по привычке направился было к набережной, где его дожидался Меми с гондолой, чтобы повезти в Пьета, как был остановлен человеком в форме, который вежливо, но почти в приказном порядке попросил его немедленно проследовать с ним в канцелярию папского нунция. Вивальди подумал, что дело касается обычных цензурных придирок или просьбы поддержать кого-либо из певцов. Но он никак не мог предположить, какая волна бед готова его захлестнуть.

Приняв его без всяких церемоний и не предложив сесть, нунций сообщил ему, а вернее от имени архиепископа Феррары кардинала Руффо приказал:

— Вам в этот город категорически запрещено ступать ногой, а тем паче ставить там свои оперы. Архиепископ Руффо не желает видеть в Ферраре священника, который вместо того, чтобы служить мессы, связался с певичкой.

Дон Антонио открыл было рот, чтобы объяснить, насколько его чистые отношения с девушкой далеки от распускаемых сплетен и что по причине врожденного сужения грудной клетки он физически не в состоянии служить мессы, но папский нунций сказал как отрезал и, не попрощавшись, оставил его одного в приёмной.

Это была катастрофа, и он побежал к дому Анны, чтобы сообщить о случившемся и крахе всех планов. Анна и Паолина были напуганы его видом. Таким растерянным и удручённым им ещё не приходилось видеть своего друга, который всегда находил выход из любой неприятности.

Рассказав им о приказе кардинала Руффо, он впал в прострацию.

— Может быть, маркиз Бентивольо сможет помочь? — спросила Анна, верившая во всесилие и великодушие своего нового феррарского покровителя.

Откуда ей было знать, что в Ферраре всё зависит от архиепископа кардинала Руффо, который несколько лет назад обнародовал перечень запретов, касающихся не только священнослужителей, но и мирян, коим предписывалось, как вести себя в дни карнавала и от чего воздерживаться.

— Коль Руффо вмешался, всё кончено! — горестно ответил Вивальди, не видя выхода из беды. — У меня же подписаны контракты с певцами, балеринами и декораторами на шесть тысяч дукатов. Я уже выложил из кармана более ста цехинов. Так оставлять дело нельзя! Поставлю-ка я в известность Бентивольо.

Никогда ещё ему не приходилось писать столь длинных писем. Он подробно изложил, на каких условиях им заключены контракты вплоть до последнего дуката и сколько проведено репетиций. Что касается Анны и её сестры, Вивальди решил объяснить раз и навсегда: «Более всего меня огорчило то, что Его Преосвященство бросил тень на этих бедных девушек. Вот уже почти пятнадцать лет как мы вместе разъезжаем по разным городам, где многие люди могли восхищаться их честностью, добропорядочностью и набожностью. Действительно, двадцать пять лет как я не служу мессы из-за врождённого недуга, а посему прикован к дому, где вынужден проводить почти всё время. Если и выхожу, то могу передвигаться только на гондоле, так как мне трудно ходить. Всё, на что я способен, делаю за письменным столом».