И вот пригодился. Немножко жалко отдавать, но у меня он без дела, а Ерёме нужен до зарезу. Пусть уж…

Приёмник я спустил с крыши на верёвке, потом спустился сам (не по лестнице, а по стержню заземления) и спрятал "Рекорд" за будкой Дуплекса.

После этого я проник в комнату дедушки.

Здесь золочёными рядами стояли за стёклами ужасно старые книги. Чернела карта звёздного неба. На большущем глобусе горел яркий солнечный блик. И со щёлканьем качали тяжёлый маятник древние пружинные часы со стрелками.

Машинка стояла на краю зелёного, как стадион, письменного стола. Она была накрыта полированной ореховой коробкой. На коробке блестели бронзовые узорчатые уголки. Машинку никто никогда не открывал (только я иногда поднимал крышку и осторожно давил клавиши).

Я снял коробку и оглянулся на дедушкин портрет. Бородатый дедушка улыбался. Он знал, какое дело я задумал, но, видимо, не сердился. А чего сердиться? Тут машинка стоит просто так, а там она нужна человеку. Для дела! И ничего с ней не случится за два дня.

Так я себя успокаивал. Но всё равно я понимал, что делаю скверную штуку. Вздыхая и казнясь, я убрал машинку со стола, а футляр оставил на месте. Завернул машинку в старую папину куртку из плотной тетраткани — я нашел её на чердаке и прихватил с собой. Прислушался. В доме стояла тишина: тётя Вика куда-то ушла, бабушка дремала наверху. Я поднял раму. Окно выходило в чащу сиреневых кустов…

Машинку я закидал лопухами рядом с приёмником. Из будки вылез Дуплекс. Это кудлатый пес, большеухий, песочного цвета. Он обитал здесь давным-давно и раньше был дедушкиным любимцем. Дуплекс посмотрел синими водянистыми глазами и ткнул меня в ногу мокрым носом: погладь. Я погладил и признался:

— Плохой я человек, Дуплекс…

Он вздохнул и мотнул головой: "Нет, хороший".

— Для тебя-то я всегда хороший… Ладно… А как я всё это потащу? Придётся идти за Юркой.

Дуплекс кивнул: "Иди".

Топал я босиком — сандалии всё ещё сушились на крыше. На углу я запнулся за кромку тротуара, ушиб палец и разозлился на Юрку: он мог бы и сам догадаться, что мне одному не утащить приёмник и машинку. Болтается где-то…

Юрку я увидел, когда свернул на улицу Марка Твена. Юрка не болтался. Он словно прятался от кого-то.

Улица была горбатая, и на самом верху стоял красный дом с колоннами. В давние времена его построил владелец местной пристани, а теперь здесь была детская поликлиника. От дома спускалась кирпичная стена. Могучая такая и красивая: наверху узорные решётки, а в толще кирпичей полукруглые ниши. В нишах скамеечки сделаны. Тоже старые, прячутся в лопухах и диком укропе. Вот на такой скамеечке и притаился Юрка.

Интересно он себя вёл: вытянет из воротника шею, глянет вверх, вдоль улицы, и опять в тень.

Меня Юрка не заметил: я-то снизу шёл. Подобрался я кошачьим шагом и говорю:

— Руки вверх…

Он чуть вздрогнул, но голову повернул медленно.

— А, пришёл… Садись, не торчи.

Я пролез через укроп, устроился у Юрки под боком. Сказал сердито:

— Это ты торчишь здесь. А я должен, как автоносильщик, весь груз переть к вагону?

— Успеется с грузом. Я тут жду кой-кого.

— Кого?

— Есть тут один… Хочу ему бантик пощупать.

— А, скрипач! — догадался я.

— Встречал?

— Видел. Тётушка мне его в пример ставила…

— Ну вот. Значит, и у тебя к нему счётик есть.

Но у меня никакого счёта к музыканту не было. Пусть живёт себе, как хочет. Я сказал:

— Больно он мне нужен… А тебе он что сделал?

Юрка оттопырил языком щёку, сощурился и плюнул в траву.

— Не люблю трусов. Их надо перевоспитывать, а то человечеству от них один вред.

Надо же, о человечестве забеспокоился. Лишь бы тяжести не таскать! (Палец у меня всё ещё сильно болел.)

— С чего ты взял, что он трус?

— Он вчера от меня драпал, как зайчик… — Юрка усмехнулся. — Я иду через мостик над Пестрянкой, а навстречу это музыкальное произведение. Я остановился, он тоже. И глазища вот такие, будто марсианского ящера увидел…

Я сразу понял, как это было. Стоит Юрочка на мостике, ботинком притопывает, руки сунул в широченные карманы, шевелит щекой и щурит табачные глаза не по-хорошему…

— Ну и что дальше? — сказал я без одобрения.

— Я говорю: "Ну-ка подойди, я посмотрю, что это за чудо с бантиком…"

Он шаг назад. Я к нему — тоже шаг. А он повернулся да как рванёт вверх по дорожке!

Я поморщился. Мне на музыкантика наплевать, но всё равно неловко за него сделалось. Всякое случается: бывает, что и струсишь, и заревёшь, но драпать вот так, без всякого боя — это позор. Это вам самый смирненький первоклассник объяснит.

Однако Юрке я сказал:

— Ты вон какой, на полкочана его выше…

— Ну и что? Он решил, что я его утоплю или съем?

— Решил, что драться будешь. А он драку небось только в кино видел.

— Вот и надо в жизни опыта набираться… А, вон он шагает! Красавчик Ниня…

— Это по-испански, что ли? Не "ниня", а "нинья". Значит "девчонка".

— Это не по-испански. Это сокращенно от слова "Паганиня".

— Не Паганиня, а Паганини.

— Кому Паганини, а кому так…

"Ниня" шёл, не чуя засады. Спокойно так шёл — не быстро и не тихо, ровно. Скрипка в футляре словно плыла с ним рядом. Другой бы махал ею, коленками поддавал, а этот…

— Я навстречу выйду, а ты сзади, — распорядился Юрка.

Не нравилось мне это дело, но с Юркой ссориться не хотелось. Получится, что я ему изменил, если откажусь. Ну и… по правде говоря, стало любопытно: что будет делать этот скрипач, угодивши в ловушку?

Лупить мы его не будем. Не за что, да и нельзя двоим на одного. А пугнуть "образцового мальчика", может, и полезно…

Всё получилось очень ловко. Быстро, как в кино. Юрка скакнул на тротуар и вырос перед Ниней. Тот шарахнулся назад, но там уже я стоял — руки в карманах, ноги на ширине плеч. Ниня отскочил вбок — и очень глупо. Оказался в нише, где мы только что прятались. Буквально в каменном мешке.

— Привет, — сказал Юрка и приподнял за хвостик берет.

Ниня прижимал скрипку к животу и перепуганно махал ресницами. Ресницы жёлтые, как его костюмчик, а глаза серые, налитые страхом, будто две чайные чашки. Потом он перестал мигать и спросил почти шёпотом:

— Я вам что сделал?

— Ты? А что ты можешь сделать? — усмехнулся Юрка.