«Пятница».

«Теперь вообрази, что обо всем этом ты рассуждаешь не с корабля, а с берега Острова. Там что, тоже уже пятница?»

«Нет, еще четверг».

«Вот! В один и тот же миг у нас уже пятница, а на Острове четверг!»

«Разумеется, и… – тут Роберт задохнулся под обаянием новой мысли. – Не только! Я понимаю так, что если стоять ровно на меридиане, надо мной будет полночь, но, поглядевши на запад, я увижу полночь пятницы, а поглядевши на восток, увижу полночь четверга. Господи!!»

«Ты не говори “Господи” всуе».

«Извините, святой отец, но это невероятно».

«Самая невероятность в том, что это вероятно! Это верно! Все было предвидено в начале. Солнце за двадцать четыре часа окручивает землю и начинает на западе, на сто восьмидесятом меридиане, новый день, а на востоке еще пребывает день предшествующий. Полночь пятницы на корабле – это полночь четверга на Острове. Ты не знаешь, что случилось с моряками Магеллана, когда они оплыли земной шар? По рассказу Петра Мартира, они думали, что прибыли накануне, а был уже следующий день. Они думали, что Господь их карает, лишая дня, за то, что они не попостились в Страстную пятницу. А все было закономерно. Они ведь путешествовали на запад. Путешествуя из Америки в Азию, теряешь день, путешествуя в обратном направлении, выигрываешь день. Вот по этой причине „Дафна“ прибыла сюда через Азию, а вы, бестолочи, через Америку. Теперь ты на день старее меня! Ну не смешно ли?»

«Да стоит мне попасть на Остров, и я опять стану на день моложе!» – парировал Роберт.

«В этом весь фокус. Мне безразлично, моложе ты на день или старше. Мне важно, что тут проходит линия, откуда по одну сторону предыдущий день, а по другую сторону последующий. И не только в полночь, а и в шесть, и в семь, и в десять часов, и каждый час! Господь черпал в этом месте вчерашнюю воду, вон с той стороны, и переливал ее в сегодняшний мир, на следующий день точно так же, и так сорок дней. Все без чудес, естественно! Sine miraculo, naturaliter! Господь организовал землю в виде огромных часов. Подобно тому, как имелся бы циферблат, куда нанесены не двенадцать, а двадцать четыре деления. На этих часах продвигается стрелка к цифре двадцать четыре. Справа от этой цифры стоит вчера, слева стоит сегодня».

«Но как же вчерашняя земля удерживалась вчера на небе, если в одном из полушарий не оставалось воды? Не теряла ли она центрум гравитатис?»

«В человеческих представлениях о времени – не теряла! Для людей вчера уже не существует, так же как завтра еще не существует. А время Господне, вечность, Aevum, это уже не наше дело».

Тут и Роберт понял, что если Господь вычерпывал воду из вчера и подливал ее в сегодня, может быть, земля и перекашивалась из – за этого смещения центра тяжести, но для сегодняшних людей это уже не могло иметь значения. В их – то вчерашнем дне никакого перекоса не было, перекос был в Божьем вчера, а Богу, несомненно, удавалось как – то иначе улаживать связанные со временем вопросы, со временем и с сюжетами; так сочинитель может писать несколько разных повестей с одинаковыми персонажами, но помещать их в неодинаковые ситуации и этим варьировать свой рассказ. Предположим, в одной «Песни о Роланде» Роланд умирает под морской сосною, но зато в другой восходит на трон Франции после смерти Карла, а с Ганелона сдирают кожу и кладут вместо половика.

Этой мысли суждено было сопровождать Роберта долгое время, подводя к раздумиям не только о бесконечности миров в пространстве, но и об их параллельности во времени. Однако он почел за благо не особо докладываться фатеру Каспару, и так державшему за ересь идею сосуществования многих миров в одном месте. Кто знает, как бы он отнесся к новой глоссе Роберта. Роберт ограничился вопросом:

"В практическом смысле, как действовал Господь, чтобы перелить всю эту воду из вчера в сегодня?

«С помощью подводных вулканов, конечно! Подумай! Они испускают огненные ветры, и происходит то же, что и с кастрюлей, где перегретое молоко! Молоко убегает из кастрюли, а из моря убегала вода! Гроссе катастрофе!»

«А как потом Господь убрал эту прибежавшую воду?»

«Когда дожди перестали лить, снова выкатилось солнце и начало испарять влагу. Библия говорит, что понадобилось сто пятьдесят дней. Рубаху можно за день и вымыть и просушить. А земля просушивается за сто пятьдесят дней. Кроме того, множество воды затекло в подземные озера, и теперь она между поверхностью и центральным огнем».

«Вы почти убедили меня, – сказал Роберт; ему не столь казалось важным переливание вчерашней воды, сколь волновала мысль, что он находится в двух шагах от вчерашних суток. – Но, прибыв вы сюда, что тем самым доказали? Что такое, чего нельзя было прежде продемонстрировать силой логики?»

«Силу логики ты оставь старорежимной теологии. Нынче в науке применяются доказательства опытом. Опыт доказывает, что я здесь. По пути я замерял глубины впадин и удостоверился, что глубины с той стороны весьма основательны».

Оставив геоастрономическую тему, фатер Каспар вернулся к описанию Потопа. Блистая великолепной эрудированной латынью, помавая и разводя руками, как будто заклиная различные феномены небесной и подземной сферы, широкими шагами он мерил верхнюю палубу. Тем временем воздух над заливом примрачился облаками и небо загрозило бурей, из тех, что, бывает, неожиданно разражаются над тропиками. О, когда отворились все источники бездны и все отверстия неба, какое, должно полагать, зловещее и дивное зрелище представилось глазам Ноя со всем его семейством!

Люди лезли на крыши, но оттуда их сбрасывали волны, катившие от антиподов и силою божественного ветра колеблемые и подвигаемые; люди карабкались на деревья, но эти деревья буря выдергивала словно прутья; люди, увидев перед собою макушки вековых дубов, хотели держаться, но ветры стряхивали их с такою злостью, что им не удавалось удержать хватку. Теперь в этом море, покрывавшем и горы и долы, плавали распученные трупы, и на них последние ошалелые птицы пытались обосноваться, будто на жутком оплоте, но скоро птицы утрачивали и эту последнюю пристань и тоже, измочаленные, становились жертвами урагана, с отяжелевшими перьями, с крыльями, неприменимыми из – за усталости. Устрашительно зрелище кары Господней, подытоживал отец Каспар, и это ничтожная еще картина, продолжал он, в сравнении с тою, что будет дано видеть в день, когда Христос явится судить живых и мертвых…

Великому трепетанию природы отвечали скоты из Ковчега, улюлюканью ветра, отзываясь воем волчиным, и рычанию грома – львиным рыканием, и мельканию молний – ржаньем слонов. Кобели лаяли в ответ погибающим братьям, овцы блеяли на рыдания детей, гаркали грачи, подражая барабанному стуканью струй дождя по покрышке Ковчега, буйволы мычали в унисон мутному пению волн, и обитатели воздуха и земли скулежом и бешеным воем заунывно отпевали гибнущую планету.

Но именно в этой обстановке, уверял отец Каспар, Ной и члены его семейства снова обрели для себя язык, которым изъяснялся Адам в Эдеме, и который сыновья Ноя позабыли после изгнания из рая, и который впоследствии потомки того же Ноя почти что напрочь снова утеряли вследствие сумятицы при великом столпотворении Вавилонском, все народы забыли его, кроме потомков Гомера, которые укрылись со своим наречием в глушь непроходимых северных лесов, и там немецкому народу удалось эту речь благоговейно сохранить. Только немецкая речь, только она, – голосил теперь фатер Каспар на родном языке, будто одержимый, – redet mit der Zunge, donnert mit dem Himmel, blitzet mit den schnellen Wolken, иначе говоря, – бесновался он во власти вдохновения, дико перемешивая обрывки разнообразных языков, – только в немецком наречии слышны звуки живой природы, только немецкая речь способна крякать кряквой, гулить куликом, граять грачом, кричать кречетом, свистеть свиристелем, бликать будто гром под облаками, хорскать лебедицею, румкать кабаном, циккать перепелкою, горланить горлицею и мявать будто катц! Тут он осип и охрип от буйного словоизвержения, но успел убедить Роберта, что истинное наречие Адама, новообретенное в ходе гибельного Потопа, сохранилось до наших дней исключительно под державой августейшего монарха Священной Империи Римской.