— Ну а пение зачем в тот же ряд поставил: сколько будут платить? — не спросил, а упрекнул Чурин. — В хоре люди поют для души.

— Ну и что? — не понял разницы Угар. — Я в церковном хоре пел за гроши. У нас говорили, спеваем не только для Иисуса, но и для куса.

— А в бога-то ты веруешь?

— Не так чтобы очень… Но верую.

— И не боишься такими скверными коленцами разгневать Всевышнего?

— Чем же, если я крещусь и молюсь: «Господи, спаси и сохрани, помоги в удаче…» А удачи у нас все денежные. Вот и выходит, каждодневно у бога гроши вымаливаем. А карбованцы всем на что? На спокой души. Тогда она и петь будет.

— Крохоборская твоя логика и нутро твое, — не боясь обидеть, заключил Анатолий Яковлевич. — Однако тебя даже встряхнуло вон как, сам запел. А вы, бандиты, участников самодеятельности пытаетесь разогнать, письма угрожающие подкладываете, преследуете людей за их добро, даже убиваете непослушных. За что, спрашиваю?! — с нажимом закончил Чурин.

От этих слов Угар вроде как встрепенулся, сверкнул золотыми зубами.

— Веселятся, значит, нас не боятся, — уверенно ответил он. — Выходит, хорошо им при Советах. За это и наказывают.

— Вот как… Что же сейчас ты от песни ни зубами не заскрипел, ни руками не замахал, а как живчик завертелся, заголосил от всей души?

— Так песню-то мою, на моем родном языке поют. — Лука с чувством приложил руку к груди и добавил тихо: — Я уж и забыл, когда слышал песню на полный бабий голос.

Чурин довольно усмехнулся.

— Ты же утверждал, будто на украинском языке у нас ни говорить, ни читать не дают, — напомнил он.

— Это в лесу говорят… Так надо.

— Мне ты не в лесу говорил.

— Какая разница тебе-то? Что мне тебя стращать? Сам думал так… И все равно за ничего драть глотку не стал бы.

— Не понять тебе, Лука, бескорыстие людей. Для этого надо в коллективе пожить. Не у Майкла и не о бандой, а в нашем, советском коллективе, где один за всех и все за одного, а не всяк сам по себе. Тогда нутром почуешь, что не все деньгами измеряется.

— И ты думаешь, я за просто так с песней канаву пойду копать?

— Это работа, и за нее деньги платят. Помозгуй на досуге, в конечном итоге, вяжу, ты все как есть разумеешь.

— Когда не обсчитывают, — живо сообразил, что ответить, Скоба.

При выходе из парка Чурин увидел газетные стенды и потащил Луку к ним, говоря:

— Ну-ка, иди сюда, нос тебе утру, Скоба ты ржавая, читай, на каком языке нисаны газеты. Это что? Все газеты на украинском языке.

Скоба пробежал глазами заголовки: «Уборка на Волыни», «Помощь безлошадным».

— «Утаивают землю, — прочитал он вслух и глянул на Чурина: дескать, интересное что-то, послушай. — Микита Костюк пролез в члены сельрады, утаил три гектара земли, а голова другой земельной громады Прокоп Полищук — два гектара. Как видно, эти «активисты», пробравшись в члены сельского Совета, утаили для себя землю, воспользовавшись тем, что сами распоряжались наделом, то есть обмером. А своя рука, говорят, владыка».

— Ну и что ты понял? — очень заинтересовало Чурина.

— Не дурак Микитка, пролез к власти и украл три гектара земли. Это уметь надо.

Анатолий Яковлевич безнадежно махнул рукой.

— А чего зевать-то? — взялся чуть ли ни убеждать Скоба. — Если можно столько земли оттяпать или утаить, значит, девать ее некуда. Три гектара! Это не три мешка с овсом. На что он рассчитывал?

— На что ворюга рассчитывает, не знаешь?

— Так это же земля, люди-то видят, как же он ее оттяпал? На ней работать надо… Чудно, у собственников лишки земли отобрали, там счет знают, вплоть до маслобойки и крупорушки. Где же ваш, сам говорил, контроль и учет?

— Разоблачили хапуг, как видишь, проконтролировали, надо понимать. А ты спрашиваешь, Лука, зачем нужен кассир. Водятся еще у нас такие, которые могут хапнуть — украсть.

— Где их нет?

— Это не ответ, — возразил Чурин. — Борется с этим Советская власть с первых дней, как со своим наиглавнейшим злом — пережитком от прежнего режима. Изживем мы частнособственническое «мое». Основа Советской власти — это коллективное «наше».

— Как же вы изживете, Анатолий, когда дите и то кричит «мое»?

— Так мы же не изживаем в людях «мое», не искажай. Не своди взрослый разговор на детское мышление, — решил закруглить Чурин. — У нас вон в детском саду ребятишки такие коллективные…

— Колхоз — не детский сад, Толя. Подумать, люди, каждый туда вложил свое, стало наше, а кто-то в верхи пролез, вроде Микитки Костюка, оттяпал себе из «нашего», сделал «мое», когда-то его накроют, да и поймают ли?..

— Для этого у нас есть закон, который оберегает и личную собственность, и общественную, государственную. Так что не сомневайся, у Советской власти порядок строгий. Другое дело, у нас после такой войны прорва всяких прорех и забот, не до всего доходят руки. И вы, бандюги, не даете людям спокойно жить… Разумеешь ведь все.

— Всего не уразумеешь, — серьезно, с пониманием произнес Скоба.

— Уясни главное: в материальной основе Советского государства стоит коллективная собственность, коллективный труд. Наше! В этом наша крепость и сила, которая фашистскую Германию одолела. И все одолеет. Понимать должен.

— Что сообща, всем миром, это конечно… — уверенно согласился Скоба.

— Ага, соглашаешься!.. Так вот, у нас, у коммунистов — от коммуны это слово, от единого, — все сообща с народом и при его поддержке, чего не было, нет и не будет у вас, бандеровцев-бандитов, как точно прозываетесь по фамилии Бандера, потому вам и требуется в страхе людей держать, сохранять в них, так сказать, повиновение.

— Вы-то разве не держите в повиновении? Чуть чего, сразу в тюрьму… — задело Скобу. — И насчет поддержки народа еще надо поглядеть.

— Смотря какое «чуть чего» и как его понимать, Лука Матвеевич, — загорячился Чурин. — И глупость ты несешь насчет сомнения в поддержке народа, на что я мог бы не обращать внимания, но у меня цель открыть тебе глаза на истину. Не пугалом, а объяснением действуем.

— Ну, давай, просвещай, — с вызовом приготовился слушать Скоба.

— Тебе, Лука Матвеевич, должно быть, известен период, когда со всех сторон накинулись на молодую Советскую республику шакалы Антанты и контрреволюции. А кто сплотил народ, кто руководил им, кто победил?.. Чего молчишь? Та борьба происходила на заре Советской власти. Но и тогда ее не одолели ни внутренние, ни внешние враги, хотя в стране были разруха и голод. А два десятка лет спустя большевики сплотили народ на священную войну против фашистской чумы. И мы победили. Теперь ты понимаешь, кто имеет право говорить о своем народе и от его имени? Только не вы, чистокровные бандиты, больной нарост на здоровом теле, — тихо закруглил Чурин и дал Угару поразмыслить, видя, что тот умышленно уставился в газету, где была напечатана рецензия на документальный кинофильм «Суд народов» — о Нюрнбергском процессе над военными преступниками.