Благодарно поклонившись, старец Мартиниан продолжил:

– Господь назначает каждому из нас свой крест, даруя свою судьбу и определяя место рождения. Рожденные в семьях кожевенников вырастают кожевенниками, рожденные боярами платят за свое звание кровью и животами своими, рожденные князьями отвечают за покой и порядок в доверенной им земле пред всевышним духом, пославшим своего сына за наши грехи на заклание. И двойной долг лежит на рожденных государями, ибо они отвечают пред господом за всю державу от края и до края, за всю нашу возлюбленную святую Русь!

Василий Васильевич резко дернул головой, и Мария Ярославовна забеспокоилась:

– Никак косточка попалась, душа моя? Дозволь глянуть?

– Нет, лебедушка, все хорошо. Положи мне копченой рыбы, сделай милость. Не знаю, как выглядит, но пахнет крайне соблазнительно.

– Очень вкусно, хозяюшка, – кивнул княгине и гость. – Истинная услада для губ и желудка твое угощение.

– Полностью согласен я с тобою, святой отец, – вернулся к разговору хозяин дома. – У брата моего, государя Дмитрия Шемяки, ныне заботы преизрядные. Однако же, вестимо, он справляется и стыдно пред господом и общим дедом нашим ему не будет.

– Шемяка русским государем не рожден! – неожиданно резко ответил благочестивый гость. – Князь Дмитрий есть ветвь младшая, трону не назначенная! Не его место ныне в Москве, а твое, Василий Васильевич! Ты рожден государем, и тебе сие место небесами назначено!

– Мы – братья, святой отец! Мы оба внуки князя Дмитрия Донского, – уже второй раз напомнил хозяин дома. – В наших жилах течет одна кровь!

– Но Шемяка из младшей ветви! – в свою очередь повторился старец Мартиниан. – Государев трон – это не его место!

– Теперь его, – покачал головой правитель Вологды. – Я принес клятву хранить ему верность, я присягнул брату как Великому князю. Произнесенного обещания обратно в уста не вернуть. Дмитрий Юрьевич – ныне государь, а я ему послушный слуга!

– Господь назначает каждому свой крест, сын мой, и наш долг следить за тем, чтобы воля его не нарушалась, – степенно ответил старец. – Именем Господа нашего Иисуса Христа я освобождаю тебя от сей неправедной клятвы и призываю занять надлежащее тебе место во главе Руси святой, дабы править ею совестливо и справедливо!

– Как возможно освободить человека от его присяги? – искренне изумился Василий Васильевич. – Ведь давая клятву, мы призываем господа в свидетели, а не в судьи свои. Как свидетель может освободить человека от его обещания? За свои слова мы отвечаем пред совестью и честью своей, за свои слова ручаемся именем своим. Солгавший без свидетеля все едино остается лжецом, чести и достоинства более не имеющим!

– Мы все в руках господа нашего, сын мой, и токмо он определяет, что есть истина, а что ложь, – ответил старец Мартиниан. – Если господь освобождает тебя от неправедных клятв, то на суде небесном тебе не придется отвечать за их нарушение! Ты обязан исполнить свой долг, назначенный тебе Иисусом в час твоего рождения, взойти на трон и править державой русской, как правили ею твои отцы и деды! И посему, снисходя к сокровенному желанию твоему, я освобождаю тебя от присяги, данной князю Шемяке. Отныне ты более не должен на нее ссылаться!

– Ты даруешь мне право на ложь, отче? – приподнял подбородок Василий Васильевич. – Но как станут мои подданные относиться к правителю, получившему право лгать и не исполнять своих обещаний?

– Я призываю тебя к исполнению твоего долга, сын мой! – ответил благочестивый гость. – Ты должен изгнать беззаконного самозванца с русского престола и принять свой крест московского государя!

– Я не могу, отче. Я связан присягой. Я связан клятвой.

– Отныне ты свободен от сих обещаний, княже! – повысил голос старец Мартиниан.

– Я понял твои слова, святитель. Если я нарушу свою присягу моему брату Дмитрию, я окажусь чист пред небесами, – кивнул Василий Васильевич. – Но ведь пред всей русской землей я все едино останусь лжецом! Нужен ли русской земле таковой бесчестный государь?

– Полагаюсь на совесть твою, княже, – поднялся благочестивый гость. – Слово господа нашего Иисуса Христа я до тебя донес. Господь призывает вернуться тебя к исполнению долга своего. Помысли над сим, государь!

Старец поклонился, еще раз осенил крестным знамением стол и оставшееся за ним семейство и покинул малую горницу, в которой проходил обед.

После недолгого молчания Мария Ярославовна осторожно спросила:

– Получается, мой сокол, отныне ты более государю Дмитрию не слуга?

– Получается, горлица моя, токмо то, – ответил Василий Васильевич, нащупывая на своей тарелке кусочки осетрины, – что матушка моя нашла средь христианских старцев одного, каковой за малую мзду попытался совратить меня на клятвопреступление.

– Но ведь ходят к тебе просители многие, любый, и все сказывают о недовольстве Шемякой, о его злобе и жестокости! Все они твою милостивость и справедливость вспоминают, тебя обратно жаждут, готовы хоть ныне на верность тебе присягать!

– Знамо, ходят, гуленька моя, – согласился Василий Васильевич. – Ибо мне никогда не удавалось принудить князей наших к службе, а бояр к повиновению. Творили, что хотели, моей воли не слушая. Шемяка же их всех к покорности надлежащей привел! Вот и стенают. Беда же в том, душенька, что когда надобно татар или литовцев прогнать али земли русские у Орды отбить, так всем сим служивым суровый Шемяка на престоле надобен, умеющий сражаться и побеждать. А когда мир и покой, так они уже меня обратно хотят, чтобы службой не тревожил. И так оно получается, что, случись очередная беда, все сии плакальщики снова брата моего станут звать, меня же свергнут, еще чего-нибудь отрежут и в изгнание опять отошлют до самой шемякинской победы. Надо ли нам сие, любонька? Хочешь ли ты снова все это страдание повторить?

Слепец не увидел, как его супруга отрицательно покачала головой, но догадался о ее согласии по долгому молчанию и закончил:

– Более я в этот гадюшник – ни ногой! Нечего нам там делать, любая. Пусть сии змеи с моим братом поживут! Всей нашей державе сие токмо на пользу окажется…

* * *

Вестимо, старец Мартиниан хорошо осознал сию решимость свергнутого правителя – и более Василия Васильевича в его ссылке никто не тревожил.

4 сентября 1446 года. Москва, Посольская палата

Четырехстолпная палата, срубленная специально для встречи иноземных посланцев, а также иных многолюдных торжеств, на которых не едят и не пьют, имела размеры преизрядные – полста шагов в длину и в ширину, да три роста человеческих в высоту. Дабы удержать подобный потолок, обычных балок, понятно, не хватало – и потому посередине зала строителям пришлось поставить четыре дополнительных опорных столба, украшенных затейливой резьбой. Стены палаты покрывала роспись по штукатурке – золотом по лазоревой основе, окна вместо привычной слюды были набраны из цветных стеклышек, что складывались в рисунок из ромбиков и кругов, на синем потолке порхали огромные птицы с женскими лицами.