Гелия вдруг заплакала и, даже плача, оставалась красивой. Её мерцание завораживало и меня, девушку. Можно было и понять Нэиля с его терпением и с его надеждой, что она избавится от прошлого и будет только его. А ведь Нэиль так сильно нравился другим девушкам и женщинам. Да всем он нравился! После того фильма-дебюта его до сих пор узнавали на улицах, хотя он и говорил всем, что они ошибаются, и он не он, а другой. Он же поменял свою жизнь. Если бы он разлюбил эту лицедейку, запутавшую и свою и другие жизни…

— Скажи ему, объясни! Хочешь, это сделаю я? Я его ничуть не боюсь. Он притворяется жестоким, он играет, он совсем не такой.

— Когда он приручен, то его лапы кажутся мягкими, но в них скрыты жестокие когти. Он совсем другой, чем кажется. А доктор воспринимает Рудольфа как человека своей семьи, думая, что он такой же человечный и справедливый, как он сам. А если Рудольф убьёт Нэиля? Если узнает, это конец всему! Он может тут всё. Кто помешает ему? Доктор просто смешон и не понимает, что такое Паралея, вот что я поняла. Он даже не покидает пределов своего города или гор, где и растворяется в гармонии с окружающим мирозданием. Где разговаривает со своими растениями и даже с крыланами, убеждая их не объедать дочиста его садов-огородов. И к такому чудаковатому отшельнику я пошла за помощью? Когда я уходила, он мне бросил упрёк в спину, как я могла так заблуждаться? Он как будто не понимает, что я была тогда полудикая девчонка! Неужели он думал, что я изберу его? Самого немолодого и седого среди всех тех, кто там обитает? Я ему ответила, а что я видела в горах, кроме безлюдных вершин, каменных пещер и заросших долин с бегающим там зверьём? Что, кроме угрюмых лиц соседей по пещерному городу? Унылых людей, всегда одетых в какое-то рваньё, отчуждённых друг от друга даже в семьях. А он свалился с самого неба, и я подумала: «Это же чудо!» Доктор в ответ: «Ты сама его не отпускаешь! Ты сама превратила его в домашнее животное»! Сказал, что согласен мне помочь, если я расскажу Рудольфу обо всём, как оно и обстоит в действительности. Если попрошу прощения у Рудольфа за свою ложь ему, за использование его доверия ради собственного бытового и пошлого комфорта. Что Рудольф в состоянии понять то, что и будет объяснено не ужимками и двусмысленностями, а откровенно и честно. А потом и порадовал, что только так я смогу сохранить дружескую связь с Рудольфом, а уж добрый и такой задушевный Рудольф как отец нашего общего ребёнка всегда будет помогать мне. А сам доктор и все они — обитатели подземного города считают меня и мою дочь своей родной частью.

— Этот доктор прав. Сделай, как он велел.

— Ты меня слушала или спала с открытыми глазами? Доктор — идиот, живущий за пределами нашего мира. Рудольф — опасный оборотень, давно уже живущий в двух мирах. Там у них как честный, ответственный и незаменимый член их небольшой, но сплочённой и дружной семьи, а тут как потрясающий распутный эгоист и лжец.

— Зачем же ты тогда просила меня…

— Зачем же ты вылезла ему на глаза? — спросила она, неприязненно поджав чудесные губы. — Он теперь уж не отвяжется. Он отчего-то давно тобою интересовался, даже до того случая в прихожей… Точно, где-то успел тебя увидеть! А ты просто притворилась, что его не знаешь.

— Да я сама же тебе сказала, что видела его прежде! Возле Сада Свиданий…

— Он, нельзя сказать, что целеустремлённо, но искал мне замену. Готов был с любой сойтись, лишь бы уступила. Даже в провинции углядел однажды такую чумазую, косоглазую и разлапистую паршивку, что выволок её к себе. А она удрала, ограбив его квартиру в столице, хотя там и не было ничего стоящего. У него же нет вкуса на женщин совершенно! — Это был заброс уже в мою сторону. Гелия умышленно унижала меня даже в такую минуту, но все её слова пролетали мимо, поскольку не было правды в её словах. Она отлично поняла, что я влюбилась, но злилась не за это, а потому, что не желала терять столь солидный источник дохода.

— Мне кажется, у него отличный и весьма утонченный вкус, — дерзко вставила я.

— Он и с Ифисой бы не отказался! Да она слишком уж расточительная и ценники на себя вешает как на запредельное сокровище.

— Где Ифиса, а где ты! — подольстилась я. — Разве он мог после тебя сближаться с какой-то девушкой из провинции? — это был не только женский сбор разведданных, но и ревность с моей стороны.

— Он как раз и мог! Эстетический вкус, развитость восприятия нюансов красоты подлинной — всё это не для него. Главное, чтобы имелось за что пощупать, во что впихнуться при условии, что противоположная сторона только того и хочет. Знаешь, есть такие особы, что их собственная недоделанность — их интимная щель и выпирающая грудь это и есть тот центр управления в них, под чьим водительством они живут и действуют всегда. Только и делают, что украшают свой перед и зад, да посылают в окружающий мир призывы к тому, что всегда готовы… Глаза — масляные и жадные, а губы всегда набухшие и красные от предвкушения предстоящим праздником нижайшего! качества…

— Ты о ком? — спросила я свысока, намекая на её непорядочность при обсуждении подруг. — Не Ифису ли ты имеешь в виду?

— Почему же именно Ифису? Я в обобщающем смысле. Среди женщин много низких существ. Как бы ни пищали они о гадких мужчинах, сами тоже не лучше. Женщин оправдывает только их материнство. Когда актрисы и те, кто отказываются от детей, начинают функционировать вхолостую, только ради себя, они перестают быть даже подобием человека. Двуногие разукрашенные животные. Только став матерью, я поняла, какое это необыкновенное, всё оправдывающее чувство — любовь к маленькому человечку, кого ты сотворила из своего тела, с кем поделилась душой и самой жизнью… — и это говорила женщина, забросившая собственную дочь в провинции, отказавшаяся навсегда от дальнейшего материнства! Или монолог Гелии являлся укором самой себе тоже?

— У меня будет много детей, — ответила ей я. — Я просто знаю это. Любовь возвысит меня над неотменяемой данностью несовершенной природы.

Гелия туманными глазами посмотрела на меня, как будто увидела меня только что и удивилась. Процесс плача увлёк её настолько, будто она репетировала свою