редакции попросили справку из горсуда о том, что горсуд не возражает против опубликования случаев из судебной практики. Я пошла к председателю суда, и он мне… отказал. С задумчивой формулировкой: «Статью могут прочитать за границей. А там могут подумать, что у нас до сих пор насилуют…»)

Мы сидели в отделении милиции днем и ночью, ломая голову, как нам вычислить маньяка. Похоже было, что он — житель этого же микрорайона. Мои оперативники прошерстили всех ранее судимых за половые преступления, проживающих в районе; безрезультатно. Гад действовал так осторожно, что не оставлял никаких следов, кроме спермы. А сперма давала нам только группу крови, не более. Еще мы наковыряли с одежды потерпевших несколько шерстинок — микрочастиц, которые остаются в результате контактного взаимодействия двух людей. Но шерстинки были совершенно обычными, никакой экзотики. Эксперты сказали, что это, скорее всего, мужская одежда. Пиджак или теплая трикотажная куртка, но это мы и без них знали. Единственной зацепкой могло послужить то, что, по показаниям потерпевших, преступник во время совершения насильственных половых актов произносил вслух женское имя Марина.

Что это могло значить? Что он женат на Марине? Что он ненавидит некую Марину и мстит таким образом ни в чем не повинным женщинам? Что он псих, некогда травмированный загадочной Мариной? Мы уже собирались по картотекам паспортных служб выявлять всех Марин, проживающих в районе, и проверять их знакомых мужчин, а также устанавливать мужчин, женатых на Маринах, и проверять их на причастность к преступлениям.

И вот наконец нам повезло. А заодно и женщинам, не успевшим стать жертвами маньяка. Как водится, преступника задержали на эпизоде. В парадную, где творилось безобразие, неожиданно вошел молодой парень, только что демобилизовавшийся из десантных войск. Он и скрутил маньяка.

Оперативники выдернули меня с занятий, проходивших в горпрокуратуре. Ради такого случая руководство пошло на уступки, мне разрешили покинуть занятия и приступить к неотложным следственным действиям.

Приехав в отделение милиции, я увидела рослого представительного мужчину с благородным зачесом волос. Приличный костюм (того же цвета, что и шерстинки, прилипшие к одежде потерпевших), галстук, очки в металлической оправе. Зайди такой за мной в парадную, я бы даже не испугалась, настолько респектабельный вид он имел.

Этот респектабельный вид несколько портила окровавленная губа, разбитая при задержании. А в остальном — солидный господин. Я ожидала от него возмущения: мол, за что меня задержали, такого из себя достойного, не ошибочка ли вышла? Но никакого возмущения не было. Он сидел как статуя и молчал. Отказался отвечать, в том числе и на вопросы о личности.

Личный обыск задержанного результатов не дал. При нем не было никаких документов. Даже бумажника, даже мелочи в карманах. Ни трамвайного билетика, ни квитанции за телефон. И он хранил гордое молчание, не поддаваясь ни на какие провокации. Узнать его имя нам не удалось.

В считаные часы мы доставили в отделение милиции всех потерпевших, и стали проводить нетрадиционные следственные действия. Поскольку ни одна из потерпевших лица нападавшего не видела, предъявить его на опознание было невозможно. Но нашлись две женщины, которые в своих показаниях упоминали довольно своеобразный запах парфюма, который они чувствовали от преступника. Обе женщины показали, что запах они идентифицировать не могут, но он скорее напоминал женский, чем мужской аромат.

Этим двоим мы предъявили задержанного среди других мужчин и предложили попытаться узнать запах парфюма. И эксперимент увенчался успехом: обнюхав предъявленных, обе барышни уверенно указали на нашего фигуранта.

Я забрала у него на экспертизу пиджак — экспертам предстояло высказаться, с него ли те микрочастицы, которые мы обнаружили на одежде потерпевших. Приехавший судебный медик осмотрел задержанного, обнаружил у него на груди татуировку «Марина», и в тот же день мы успели отвезти его на экспертизу, где у него взяли образцы крови и слюны. Биологические выделения, оставленные преступником на местах изнасилований, принадлежали ему. Но кому? Имени задержанного мы так и не выяснили, а сам он не спешил нас поставить в известность о своих анкетных данных.

Я даже не могла предъявить ему обвинения, пока не установлю личность. Отпечатки его пальцев, отправленные в информационный центр, ничего не дали, видимо, он судим не был. Между тем он находился в изоляторе временного содержания уже почти трое суток, а руководство РУВД, понимая мои трудности, тем не менее грозило мне выдворением задержанного, поскольку держать человека, личность которого не установлена, они не могли. На третьи сутки мне пришла в голову идея, реализовать которую в наши дни было бы уже невозможно. Дело в том, что на задержанном были очки.

Это теперь нужные очки можно купить в любом подземном переходе, не говоря уже о многочисленных оптиках, в том числе и государственных, где вас осмотрят, не сходя с места, и через час выдадут импортную оправу с соответствующими линзами. А тогда, в начале восьмидесятых, с этим делом было строго. Зубы лечить и делать аборты можно было только по месту прописки, отступление от этого правила строго каралось. И очки просто так было не купить. Нужно было в районной поликлинике у окулиста получить рецепт на очки, с этим рецептом пойти в оптику и там очки заказать.

Вот я и решила пойти хоть и трудоемким, но единственным возможным путем.

Опера, вооружившись снятыми с задержанного очками, отправились по районным оптикам. В каждой оптике они предъявляли очки и интересовались, не здесь ли эти очки выданы.

В восьмой по счету оптике ее сотрудники признали свою продукцию, подняли рецепт, на основании которого изготавливались очки, и сообщили нам имя их владельца.

Когда мы проверили эти сведения, нам чуть плохо не стало. Задержанным оказался тот самый доцент, которому наши патрульные уже дважды заламывали руки. Опера понеслись к нему домой, благо адрес был указан в рецепте, и вскоре вернулись вместе с его женой Мариной. Жена была в не меньшем шоке.

Ее супруг, судя по ее рассказам, был милейшим и добрейшим человеком. И те половые извращения, которые он допускал в отношении своих жертв и о которых она узнала от нас, были ему совершенно несвойственны. Во всяком случае, так она утверждала.

Все по местам расставила судебно-психиатрическая экспертиза, после которой сам виновник торжества заговорил.

Оказалось, что он страдал сложной формой сексуальной перверсии, замешанной на садизме. Но настолько любил свою жену, что предложить ей удовлетворять его в приемлемой для него форме даже помыслить не мог. А недуг между тем заявлял о себе, доцент становился просто неадекватным. Ему хотелось мучить, душить, насиловать, причем в кризисную минуту он