После того как мне удалось закрыть замерзшие веки Перси, я отхожу от дома по глубокому снегу, останавливаюсь и оборачиваюсь на мертвых и умирающего.

Прощальные лучи холодного солнца расцвечивают золотом картину на крыльце, которая навсегда останется у меня в памяти: Перси Мэддинг, его жена, Орсон и Лютер Кайт, каждый в своем кресле-качалке, – трое мертвых, один при смерти.

Лютер заговаривает, и я вздрагиваю от неожиданности. Его бьет дрожь, зубы неудержимо клацают. Я не могу себе представить, что он доживет до утра. Интересно, он умрет от потери крови или же первым его приберет к себе мороз?

– Эндрю, у тебя на лице написан ужас, – говорит Лютер. – В чем дело?

– Я в ужасе от всей этой крови, Лютер.

– Все мы жаждем крови. Это в нашей природе. Война, насилие и кровь, много крови. И не пытайся меня убедить в том, что тебе это ничего не говорит.

Черные волосы Лютера ниспадают на бледное, бескровное лицо. Он ждет моего ответа, но я ничего не могу ему сказать.

Наконец я подхожу к своему брату. Наклоняюсь к самому его лицу. Глаза Орсона остались открытыми, губы застыли в едва уловимой усмешке. Меня захлестывает ярость при мысли о Мэддингах и всех остальных человеческих существах, беспощадно загубленных братом, и я кричу ему в лицо, наполняя своим гневным голосом пустыню:

– И это, по-твоему, красота, Орсон? Это истина?

После чего, как будто приступ лихорадки проходит, я заливаюсь слезами.

* * *

Я скольжу по снегу на восток, в направлении шоссе номер 191, под бескрайним багрянцем вайомингского неба, и по мере того как бревенчатый дом остается все дальше позади, безумие утихает. Я думаю о том, умер ли уже Лютер. Я думаю о многих вещах.

Лыжи скрежещут по асфальту, и я останавливаю снегоход на противоположной стороне дороги. Спешившись, отстегиваю два чемодана, наполненных одеждой и содержимым ящика в комнате Орсона. Сажусь на обочину. Шоссе расчищено – на асфальте лишь тонкий слой наметенного снега. Все вокруг неподвижно. Левая рука у меня пульсирует болью, но, к счастью, Перси ошибся. Пуля прошла навылет – сегодня утром я извлек из плеча расплющенный кусочек свинца.

Солнце скрылось. Ночное небо начинает заполняться древними образами звезд и планет.

У меня за спиной над Уиндсом карабкается вверх луна, и ее свет отбрасывает мою длинную тень на дорогу. Пустынное белесое шоссе простирается на север и юг покуда хватает глаз.

Мне очень холодно. Я встаю и начинаю притоптывать. Вместо того чтобы снова усесться на обочину, захожу в глубокий сугроб и падаю навзничь, раскинув руки в стороны. Я лежу на спине, окруженный белыми стенами, и вижу только один космос, и чувствую упорное проникновение холода в организм.

Мои мысли становятся наэлектризованными.

Я думаю о стихах Орсона. Полных вызова. Возможно, мужественных.

Если б мы тогда не вошли в тот тоннель, мы по-прежнему оставались бы в этой пустыне.

Мама…

Уолтер…

Я не вернусь в Северную Каролину.

По мере того как холод усиливается, безумие отступает и мой рассудок проясняется.

Меня охватывает умиротворенность.

* * *

Я уже почти сплю, когда до меня доходит отдаленное ворчание автомобильного двигателя. Какое-то время я раздумываю, не следует ли мне остаться в снегу и умереть. Я уже перестал дрожать, по всему моему телу разливается обманчивое ощущение тепла.

Сделав усилие, я сажусь в снегу. Приближается свет фар, направляющийся на север из Рок-Спрингс. Я поднимаюсь на ноги, стряхиваю с одежды снег и с трудом бреду к дороге. Это фура, предполагаю я. Встав на прерывистой разметке, дожидаюсь, когда в меня ударит свет фар, и начинаю размахивать руками.

К моему несказанному удивлению, в десяти шагах от моего пояса останавливается бампер большого белого внедорожника.

При моем приближении со стороны водителя опускается стекло, и мужчина, на несколько лет моложе меня, улыбается до тех пор, пока не замечает у меня на лице черные ссадины. Облокотившись на приборную панель, его миловидная жена с опаской смотрит на меня. Половина ее лица освещена голубым отсветом часов на приборной панели. На заднем сиденье спят трое детей, улегшись друг на друга и переплетя конечности.

– У вас все в порядке?

– Не знаю. Просто… Мне нужно добраться до ближайшего города. Любого, куда вы едете. Пожалуйста!

Мужчина оглядывается на свою жену. Та поджимает губы.

– Где ваша машина?

– У меня нет машины.

– В таком случае как вы сюда попали?

– Пожалуйста, подбросьте меня до ближайшего города. За всю ночь ваша машина единственная проехала по этому шоссе.

Мужчина снова вопросительно переглядывается со своей женой.

– Послушайте, мы направляемся к родственникам в Монтану, – говорит он. – Но до Пайндейла миль пятьдесят. Мы можем подвезти вас туда. Забирайтесь назад.

– Спасибо. Я только возьму свои вещи.

– Ричард! – бормочет женщина.

Забрав из снега чемоданы, я подхожу к джипу сзади. Открыв заднюю дверь, ставлю вещи в багажник и забираюсь туда сам.

– Только, пожалуйста, не шумите, – шепотом предупреждает меня жена. – Мы хотим, чтобы ночью они спали. – Она указывает на детей так, словно демонстрирует мне ювелирные украшения.

Заднее сиденье снято, поэтому я устраиваюсь на полу среди семейных пожитков: красной канистры с питьевой водой, холщовых сумок, чемоданов, корзины для белья, заполненной игрушками. Упираясь ногами в чемоданы, сворачиваюсь клубком, кладу голову на канистру и подбираю колени к груди. Машина трогается, и я смотрю в заднее окно на залитую лунным светом ленту шоссе, которая все быстрее и быстрее разматывается под колесами.

Полчаса мы поднимаемся вверх по склону. Затем едем по плато, и я оглядываюсь назад на унылую долину, пытаясь различить в море снега две черные точки.

Сидящая спереди женщина шепчет своему мужу:

– Какой же ты у меня замечательный, Рич!

Она гладит его по затылку.

Теплый воздух из сопел отопителя дует мне в лицо, динамики издают убаюкивающее океаническое присутствие: редкие звуки пианино, шум волн, крики чаек, размеренный мужской голос, читающий Священное Писание.

И в то время как Орсон, Лютер и Мэддинги коченеют на крыльце бревенчатого дома, в тишине бескрайней пустыни, я купаюсь в умиротворенном детском дыхании.