— Мое сердце закрыто для всей этой человеческой суеты, — сказал он. — Власть больше не привлекает меня, в моем теперешнем состоянии мне не только желателен, но и совершенно необходим покой. Государственная деятельность представляется мне сумбурным, полным опасностей занятием.

Что это было? Кокетство? Или этот человек, действительно, научился житейской мудрости, пройдя полный курс обучения в школе страдания?

Биограф Фуше Стефан Цвейг пишет об этом следующее:

«После двадцати лет бессмысленной погони за почестями стареющим человеком овладела глубокая потребность в отдыхе, во внутреннем успокоении. Кажется, в нем навсегда угасла страсть к интригам, и воля к власти наконец-то окончательно сломлена в этой так много метавшейся, беспокойной, ненасытной душе».

Надо сказать, весьма спорное мнение. Все-таки не такой человек был Жозеф Фуше, чтобы быть окончательно сломленным. Для него, скорее всего, больше подходит следующее определение историка Альбера Сореля:

«Партия жертв никогда не была его партией».

Заговор генерала Мале заставил Наполеона бросить свою разбитую армию в снегах России и срочно вернуться в Париж. Среди прочих неотложных дел он отдал приказ и о проведении секретного расследования на предмет возможности участия в заговоре бывшего министра полиции Фуше. Впрочем, никаких доказательств этого обнаружено не было. Однако это никоим образом не говорит о том, что изгнанник Фуше совсем не был в курсе происходившего. Был, еще как был! И имел об этом весьма профессиональное суждение. Оно до такой степени интересно, что его хотелось бы привести практически без сокращений. Вот что написал Фуше о заговоре Мале в своих «Мемуарах…»:

«Как Мале смог осуществить свой заговор, как смог стать хозяином в Париже?

Вы скажете, что не было никакого указа Сената, но уверены ли вы, что внутри Сената не существовало очага оппозиции, который мог действовать в зависимости от обстоятельств? Я настаиваю на факте, что среди ста тридцати сенаторов было по меньшей мере шестьдесят, находившихся под влиянием господина де Талейрана, господина де Семонвилля[14] и под моим собственным, которые оказали бы содействие любой революции в целях самоспасения или для демонстрации своего согласия с этим тройным влиянием. Подобная каолиция не была ни невозможной, ни неосуществимой.

Эта возможность объясняет создание Временного правительства, в которое вошли господа Матьё де Монморанси[15], Алексис де Ноай[16], генерал Моро, префект граф Фрошо и еще пятый человек, которого не назвали. Замечательно! Этим пятым человеком был господин де Талейран, а я должен был заменить отсутствующего генерала Моро, имя которого стояло в списке либо на всякий случай, либо для того, чтобы польстить армии.

Что касается Мале, ценного инструмента, то он должен был уступить командование в Париже Массене[17], который, как и я, находился в отставке и немилости».

Потрясающее признание! Фуше обвиняет господина де Талейрана в покровительстве заговору, называет себя в числе возможных членов незаконного Временного правительства.

Далее Фуше анализирует причины поражения Мале и утверждает, что его погубила излишняя снисходительность:

«Вместо того чтобы тут же убить Савари, Гюлена и его двух помощников Дусэ и Лаборда, Мале счел возможным ограничиться их арестом без пролития крови. Это ему удалось в отношении представителей полиции, которая была дезорганизована, как только Савари позволил себя схватить и позорно препроводить в тюрьму. Но как только сопротивление Гюлена заставило Мале вытащить пистолеты, его нерешительность тут же его и погубила».

Своеобразная, но очень точная оценка! Нерешительность — это удел посредственности. Она идет от слабости характера. Очевидно, что сам Фуше в подобных обстоятельствах действовал бы по-другому.

А теперь ознакомимся с главным выводом Фуше относительно того, был ли Мале безумным одиночкой:

«Легкость, с которой был осуществлен захват власти, является признаком того, что это не было неожиданностью. Все было готово в Ратуше для начала работы Временного правительства. Бледный и дрожащий архиканцлер ждал, что его придут убить или отправить в тюрьму, как Савари. Что касается народа, то он не сделал ничего для успеха предприятия, сначала покрытого сумраком ночи, но потом он последовал бы за победителями в силу инерции, всегда вредной для слабых правительств».

Очень суровый для Наполеона вывод. Его, конечно, нельзя считать полностью объективным, но и совсем проигнорировать его также невозможно.

В книге Вальтера Скотта «Жизнь Наполеона Бонапарта» можно найти следующее мнение:

«Мале держался перед смертью с наивеличайшей твердостью. Солнце всходило над Домом инвалидов, и работники золотили великолепный купол его, по именному повелению Наполеона, в подражание, как сказывали, виденных им в Москве. Пленник сделал несколько замечаний о том, как это украсит столицу. Идя к месту казни, он сказал таинственно, но угрюмо: "Вы поймали хвост, но вам не захватить головы!" Из этих слов заключили, что подобно тому как умысел адской машины, первоначально составленный якобинцами, был приведен в исполнение роялистами, так и этот заговор принадлежал роялистам, хотя был исполнен руками республиканцев. Истина эта, которая должна быть известна нескольким живым еще людям, до сих пор никем не обнаружена».

* * *

Заявление Фуше относительно заговорщической роли Талейрана невозможно оценить, не зная предыстории отношений этих двух неординарных личностей: с одной стороны, они были очень разными и непримиримо враждовали друг с другом, с другой — их противодействие безграничной власти Наполеона объединяло их и делало во многом похожими.

Стефан Цвейг дает очень точную картину сопоставления этих двух выдающихся и противоречивых политических деятелей:

«Эти два самых способных министра Наполеона — психологически самые интересные люди его эпохи — не любят друг друга, вероятно, оттого, что они во многом слишком похожи друг на друга. Это трезвые, реалистические умы, циничные, ни с чем не считающиеся ученики Макиавелли. Оба выходцы из церкви, оба прошли сквозь пламя революции, оба одинаково бессовестно хладнокровны в денежных вопросах и в вопросах чести, оба служили, одинаково неверно и с одинаковой неразборчивостью в средствах, республике, Директории, Консульству, империи и королю. Беспрестанно встречаются на одной и той же сцене всемирной истории эти два актера в характерных ролях перебежчиков, одетые то революционерами, то сенаторами, то министрами, то слугами короля, и именно потому, что это люди одной и той же духовной породы, исполняющие одинаковые дипломатические роли, они ненавидят друг друга с холодностью знатоков и затаенной злобой соперников. Они принадлежат к одному и тому же типу безнравственных людей, но если их сходство проистекает из их характеров, то их различие обусловливается их происхождением».