заметила, рассказывал ей о кровопролитиях и пытках, из каждой пяди земли поднималось кровавое испарение; когда она взялась за медное кольцо на дверях часовни, в которое когда-то вцепился король Вацлав, умирая от руки своего брата, ее пронзило ледяным смертельным страхом, впитавшимся в металл, но страх этот сейчас же превратился в бешеную раскаленную похоть.

Градчаны со своими молчаливыми застывшими строениями стали для нее красноречивыми устами, которые умели нашептывать ей тысячью проворных языков все новые ужасы и кошмары из своего кровавого прошлого.

Поликсена машинально отсчитала восемь ударов башенного колокола, встала, спустилась в помещение для прислуги. Огромная людская занимала весь первый этаж дворца барона Эльзенвангера.

Старый слуга в полосатой куртке подошел к Поликсене, расцеловал в обе щеки и усадил во главе длинного дубового стола.

На противоположном конце стола сидел кучер князя Лобковица, молодой русский с сумрачным лицом и глубоко запавшими черными глазами, — вместе с прислугой из других дворянских домов он был приглашен на традиционный ужин; рядом с ней — татарин из степей Киргизии, гладковыбритый череп прикрыт круглой красной войлочной шапкой.

Поликсене сообщили, что это берейтор принца Рогана, бывший караванный проводник исследователя Азии Чомы Кёрёши.

Божена — в выходном платье, на подколотых косах старенькая шляпка с лихо торчащим пером (рождественский подарок графини Заградки) — вынесла угощенье: куропатки с зеленью и нарезанные дольками ржаные кнедлики с повидлом.

— Вкуси от наших яств, Поликсена! — сказала старая кухарка Эльзенвангера и ободряюще подмигнула молодым посудомойкам и горничным; они сгрудились вокруг стряпухи, как вокруг наседки, рассчитывая укрыться под спасительным ее крылом, если благородной соколице вдруг придет в голову хищно броситься на них со своих высот.

Поначалу над обществом, состоявшим примерно из двадцати мужчин, женщин и детей, тяготела известная скованность, для многих обычай сидеть за одним столом с господами был внове, они боялись допустить какую-нибудь оплошность в обращении с ножом и вилкой, однако Поликсена сумела быстро создать непринужденное настроение, одного за другим вовлекая в легкий, доступный разговор.

Только татарин, Молла Осман, молча поглощал свой ужин, пользуясь при этом пальцами, которые он всякий раз споласкивал в чаше с водой. Сумрачный русский тоже не проронил ни слова, лишь время от времени бросал в сторону юной контессы долгие пронизывающие взгляды.

   — Скажите, — начала Поликсена, когда блюда были убраны и на столе появились чай и вино, — что тогда, собственно, произошло? Это в самом деле правда, что лунатик...

   — Истинная правда, ваша милость, — с жаром вступила Божена, но, захлебнувшись после кухаркиного тычка в ребра, быстро поправилась: — Вот те крест, Поликсена, собственными глазами видала! Одно слово — уж-жас! Как только Брок залаял, я сразу поняла, что дело плохо... а господин барон возьми

так прямо и скажи: «Смерть в доме». А потом он, дьявол, ка-ак сорвется со стены-то с этой да ка-ак полетит! Ну... ну ни дать ни взять, огненный петух во-от с эдакими горящими глазищами. Да кабы не мой Шотек, — она истово чмокнула висевший на шее амулет, — отдала б Богу душу на том самом месте. И ведь как, дьявол, зыркнул на меня! Ну а после он ка-ак треснется об изгородь (ну об ту, об тисовую) да ка-ак грохнется оземь, jako... jako z rouru — как из трубы вылетел. Пан Лукота, — обратилась она к седому камердинеру, — будьте свидетелем.

   — Чепуха, — буркнул старик, недовольно покачав головой, — все было совсем по-другому.

   — Ну да, конечно, им, видите ли, свидетелем быть не с руки, — горячилась Божена, — да вы просто-напросто струсили, пан Лукота.

   — Как? Он и вправду летел? — недоверчиво спросила Поликсена.

   — Истинная правда. Вот те крест!

   — Свободно парил в воздухе?

   — Да не сойти мне с этого места!

   — С горящими глазами?

   — Да провалиться мне сквозь землю!

   — А потом, я слышала, он в присутствии моей тетки, дяди и других гостей как бы... преобразился?

   — И-истинная правда, стал совсем длинным, тощим, как палка от метлы, — заверила Божена, — я в замочную скважину глядела и все... — Она смущенно запнулась, сообразив, что проговорилась. — Ну вот, а дальше я ничего не видала. Да ведь меня и не было при этом, меня пани графиня отправила за Богемской Лизой...

Новый кухаркин толчок в ребро окончательно заткнул ей рот.

Некоторое время все смущенно молчали.

— А как зовут этого человека? — вполголоса спросил русский своего соседа.

Тот пожал плечами.

   — Насколько мне известно, его зовут Зрцадло, — ответила Поликсена. — Я думаю, он странствующий комедиант из Фид-ловак, с ярмарки.

   — Да, так его кличут.

   — Ты полагаешь, его зовут по-другому? Русский замялся:

   — Я... я не знаю.

   — И все же он комедиант? Не так ли?

   — Нет. Определенно нет, — откликнулся вдруг татарин.

   — Ты его знаешь?.. Вы его знаете, пан Молла? — насели на него со всех сторон.

Защищаясь, татарин поднял руки:

— Я только один раз разговаривал с ним. Но, думаю, не ошибаюсь: он — эвли.

Челядь тупо уставилась на него.

— У нас на Востоке такое не в диковинку.

И, уступая просьбе Поликсены объясниться подробней, он принялся рассказывать короткими отрывистыми фразами, так как каждое второе слово был вынужден переводить про себя с родного языка.

   — Эвли — это факир-колдун. Факиру необходимо тело, иначе он не сможет говорить; обычно он выбирает кого-нибудь из мертвых.

   — Ты считаешь, что Зрцадло мертв? — спросил внезапно взволновавшийся русский.

   — Не знаю. Может быть, он во сне... — Татарин повернулся к Поликсене. — Как это, когда ни жив, ни мертв?

   — Летаргия?

   — Да. Летаргия. Когда эвли желает говорить через другого, он сначала выходит из себя, а затем входит в другого... Это он делает так... — Мгновение татарин раздумывал, как получше объяснить, потом ткнул пальцем в верхнюю часть диафрагмы, туда, где ребра соединяются с грудиной: — Здесь находится душа. Эвли поднимает ее, — он указал на свое горло, потом на ноздри, — сначала сюда, потом сюда. Затем он с выдохом покидает свое тело и входит в мертвого. Через нос, через горло, в грудь. Если тело покойника еще не разложилось, то он встает и оживает. Но мертвец теперь — эвли.

   — А что происходит с самим эвли? — напряженно спросила Поликсена.

   — Тело эвли подобно мертвому, пока его дух находится в другом. Я часто видел факиров и шаманов. Они сидят как мертвые, так как их дух находится в других. Это называется авейша. Но факир может делать авейша и с живыми людьми. Только эти