Уже известно, что французский посол при берлинском дворе, Бенедетти, прибыл в Цвиттау и оттуда сопровождал главную квартиру короля до Брюнна и Никольсбурга, употребляя все усилия к тому, чтобы склонить и победителей и побежденных к миру. С той же целью отправился в Италию и принц Наполеон.

Пруссия поставила необходимым этому условием присоединение к ней Эльбских герцогств, выключение Австрии из Германского Союза и уничтожение чересполосности прусских владений. Вместе с тем требовали такой демаркационной линии, на время перемирия, которая весьма стеснила бы австрийцев, на что последние не согласились. 15-го Бенедетти отправился в Вену, куда в то же время присланы были из Парижа условия перемирия, на которые, по мнению императора французов, Австрия могла согласиться.

Положение Пруссии было щекотливо в особенности потому, что можно было опасаться вооруженного вмешательства Франции. Поэтому стало необходимым, для пользы дела, поступиться, хотя и немного, некоторыми из требований. В то же время и надежды Австрии на вооруженное вмешательство французов рушились; а между тем наступление прусских армий к Вене грозило весьма близкой опасностью. Благодаря совокупному влиянию этих обстоятельств, Бенедетги удалось наконец устроить известное уже пятидневное перемирие, данное со стороны пруссаков для того преимущественно, чтобы им воспользоваться для переговоров о мире. 22-го в Никольсбург прибыли уполномоченные австрийские с этой целью, и начались переговоры, приведшие наконец к миру, на условиях, весьма благоприятных для Пруссии, и приняты за основание дальнейших переговоров, которые предполагалось открыть в Праге. Эти условия были: 1) уступка Венеции Италии; 2) выход Австрии из Германского Союза и признание того устройства, которое прусский король заблагорассудит дать территории, лежащей к северу от Майна; 3) уступка Эльбских герцогств; 4) уплата 40 000 000 талеров контрибуции (вычитая из этой суммы 15 000 000 за Эльбские герцогства и 5 000 000 за пребывание прусских войск в австрийских провинциях до окончательного исполнения мирных условий); 5) Пруссия гарантирует Саксонии неприкосновенность ее владений. Последнее условие было далеко не по нутру пруссакам, которым сильно хотелось полного присоединения Саксонии, как земли завоеванной; но, волей-неволей, пришлось принять его. Эта уступка вызвана была, по всей вероятности, преимущественно давлением со стороны Франции.

Конференция, собравшаяся несколько времени спустя в Праге, установила подробности мирных условий 23 августа, трактат о котором ратификован 30-го. Саксония сохранила независимость внешнюю, но должна была принять прусские гарнизоны в Дрездене и Кенигштейне. В общем результате Пруссия, кроме контрибуции около 60 000 000 талеров, приобрела около 1300 квадратных миль, с 4 с лишком миллионами жителей, и сделала весьма решительный шаг к объединению Германии.

Представив посильный очерк австро-прусского столкновения, позволяю себе вопрос: в чем были причины столь быстрого и громадного успеха пруссаков и какая доля в числе этих причин принадлежит игольчатому ружью, которое, в воображении многих, сделало все? Припомнив, с одной стороны, однородность состава прусской армии, высокий уровень ее умственного и в особенности нравственного развития в военном, смысле; с другой — недостаток всего этого в австрийской армии, кажется, можно с полной уверенностью сказать, что не игольчатое ружье было причиной неудач последней, а те люди, у которых оно было в руках, и в особенности те, которые руководили прусской армией.

Человек — существо престранное в своем неудержимом стремлении к тому, чтобы, при всяком удобном случае, сотворить себе какого-либо кумира и приписывать этому последнему то, что он сам сделал. Для уяснения этого позволим себе такое сравнение: дрались два человека, один в красной, другой в белой рубашке; красный побил белого, и посторонний зритель выводит в большей части случаев заключение, что это вышло не потому, что побивший храбрее, ловчее, сильнее, а потому, что на нем красная рубашка… Все толкуют о действительности прусского ружья, но весьма немногим приходит в голову потолковать о спокойствии, толковитости, самоотвержении, чувстве долга прусского солдата: неужели это второстепенное, а то главное? Неужели кто-нибудь может серьезно остановиться на том странном выводе, что достаточно было иметь австрийцам ружья, заряжаемые с казны, и тогда они побили бы пруссаков? Могут сказать, что хорошее оружие, внушая к себе более доверия в солдате, уже тем самым поднимает и его нравственную сторону. Совершенно так, и не я, конечно, буду восставать против этого влияния; но вопрос не в этом, а в том: может ли человек забитый, неуверенный прежде всего в самом себе, получить разом эту веру, благодаря хорошему ружью? Думаю, никто не станет спорить с тем, что подобное оружие может усилить существующую уже веру солдата в себя, но не может разом вызвать ее там, где ее нет. Кажется, прежде чем хлопотать о том, чтобы солдат думал, что его ружье лучше неприятельского, разумнее похлопотать о том, чтобы он себя-то самого считал выше неприятеля: если этого последнего нет, самое совершенное оружие не поможет.

Посмотрим же с этой точки на причины неудачи австрийцев, и они нам представятся совершенно в другом свете. В военное время должен быть бит тот, кого били в мирное время, если только он встретится с небитым; в военное время не может быть в себе уверен тот, в ком эта вера систематически была подрываема в мирное время обращением, основанным на произволе, а не на законе — в ком, вследствие этой же причины, нет особенного развития чувства долга, нет особенного расположения считать общее дело своим до такой степени, чтобы, не задумываясь, положить за него жизнь свою. Следовательно, хлопотать о совершенном оружии мало, одному все приписывать странно; нужнее хлопотать о том, чтобы человек был по возможности совершенным. И — странное дело! — все, мало-мальски читавшие военные сочинения или знающие их понаслышке, с охотой повторяют знаменитый принцип: победа зависит на 3/4 от нравственных причин и на 1/4 от материальных. А дойдет дело до его применения к частному факту, нравственная сторона забывается, и успех целиком ставят в зависимость от оружия, от пудры, от кос, от штиблет — одним словом, от красной рубашки. Это так было и, к несчастию, так есть. Припомним, что заметили и чему подражали из системы Фридриха; посмотрим, в чем стараются подражать пруссакам теперь — и мы должны будем убедиться в грустной неопровержимости этого факта. Возьмем тех же австрийцев, которые теперь деятельно принялись за реформы: у пруссаков четыре роты, и они отказались от разделения батальона на шесть рот, несмотря на то, что, при нынешней сложности образования солдата, роты должны быть слабее, следовательно, их нужно иметь больше, а не меньше в батальоне. У пруссаков существует разделение на дивизии, и они восстановили его, уничтожив после кампании 1859 г.

У пруссаков офицеры образованны, и они засадили своих офицеров чуть не в школу, не сознавая того, что человек занимается там только, где ему выгодно быть и совестно не быть образованным, где это может доставить ему ход, расширить и материальное благосостояние, и доставить положение более высокое и почетное. Скажут, может быть, что это и имеется в виду: на словах, пожалуй, но на деле едва ли; ибо причины, утвердившие в Австрии производства по протекции, посильнее сознания интересов армии. Может быть, и случится несколько счастливых исключений, особенно на первых порах, пока кровавые и унизительные неудачи свежи еще в памяти; но ведь исключения не опровергают, а подтверждают правило. И кто же учителя в деле этого казенного образования? Штаб-офицеры, которые и сами немного знают и сами воспитаны в тех понятиях, что без образования обойтись можно.