Зелень на голове — пятно от ристалища, вдохновило Ражного. И хоть соперник в общей сложности лет двадцать провисел на Правиле и обладал способностью преодолевать земное тяготение, однако же коснулся её и покрасил соком свои седины. Машинально прикрывая правый бок, он поводил Скифа по кругу, будто цыган пляшущего медведя, резко покачался перед ним на расстоянии прямого удара, последил за глазами и только сейчас обнаружил, что противник находится в неком особом состоянии, которое вызывалось танцем.

Он включился в определённый ритм обязательных движений, выученных до последнего штриха, и нет ни одного случайного выпада или удара. Скорее всего, существовал какой-то рисунок этого танца, известный только ему, и пока он оставался тайной, нельзя было ни свалить его, ни нанести ощутимого, шокирующего удара. Все эти качания, подёргивания руками и ногами, притопывания и приседания чем-то отдалённо напоминали казачий спас, но лишь внешне, ибо движения повторялись в непредсказуемой последовательности. И плясал он самозабвенно, будто бы даже не заботясь о течении кулачного боя, всецело положившись только на технику, которая автоматически вывезет его из любого положения. Он пропустил удар в висок, однако при этом сработал защитный механизм — элемент танца, не позволивший ему упасть. А ведь казалось, сейчас обвалится мешком и хоть на мгновение, да ляжет на землю.

Он же лишь волосы вымарал…

В подтверждение своего открытия Ражный трижды попытался пробить его эту странную «открытую» защиту, и всякий раз кулак инока в кабаньей рукавице оказывался в нужном месте, или — лёгкий доворот тела, и удар улетал мимо.

Но поразительно! Отчего же дед Ерофей, сходившийся со Скифом на ристалище, ничего не сказал своему сыну о пляске? А тот в свою очередь ему, Вячеславу?!

Наверное, опыты соперника веселили старика, почудилось, он плясал и улыбался, как актёр на сцене. Выходило, не он его, а инок выматывает Ражного, вводит в замешательство, заставляя искать способы и приёмы противостоять столь редкому способу кулачного боя и не давая воспользоваться главным оружием — воспарить нетопырём и почувствовать энергетическую структуру противника.

Между тем, Скиф в очередной раз чуть изменил ритм, старчески попихал кулаками, словно притомившийся боксёр, и внезапно ещё раз пробил в правый бок. Тяжёлый, каменный кулак угодил в локтевой сгиб, так что удар был косвенным, опосредованным, но и этого хватило, чтобы печень словно ножом прокололо.

Он знал уязвимое место…

Боль наконец-то взорвала состояние пытливого, статичного замешательства. Вначале он ощутил прилив ярости, однако благоразумно ушёл в защиту и непроизвольно сам запрыгал по-боксерски. И на какое-то мгновение, совершенно случайно попал в ритм танца инока. Попытался считать, узнать, определить, что это за балет — ничего подобного! Вроде бы знакомо, нечто среднее между гопаком, русской пляской, однако тут и испанские мотивы, и восток, и Африка, и даже Кавказ!

Тем часом Скиф что-то почуял и пошёл в атаку. Дождь смыл зеленое пятно с волос, мокрая рубаха облепила его мощный торс, и сам он будто помолодел лет на полёта. Серии пустых молниеносных ударов изменились по темпу, и среди каждой теперь обязательно был один сильнейший, как бы отбивающий такт неизвестной музыки.

— Та-та, та-та, та-та, та! Та, та, та-та, та!

И по этим ударам, то и дело пропуская их, как по камертону, Ражный наконец попал в ритм и сам заплясал, практически точно копируя пляску инока. А тот ещё не узрел этого, увлечённый охотой за правым боком, и спохватился, когда сам получил ещё раз по горлу и следом справа — по челюсти.

Остальные части тела у Скифа попросту не пробивались и можно было стучать кулаками, как по бесчувственной груше. Он отпрянул, не прекращая танца, передёрнулся от внутренней судороги и снова выдохнул, выплюнул боль из себя. И будто лишь сейчас увидел пляшущего соперника, резко поменял ритм, стал злее, короче в движениях, однако Ражный, уже интуитивно угадывая рисунок танца, как песню подхватил, но пошёл дальше, добавил силы и азарта. Защита инока вдруг рассеялась как дым, осыпалась пылью на мятые цветы ристалища. Он был опасен ещё, ибо по-прежнему так и висел у правого бока, но теперь один за одним пропускал удары и все чаще хукал, исторгая боль.

Через полчаса такого боя, наконец-то боя на равных, инок должен был бы вымотаться, поскольку Ражный не давал ему опомниться и теперь полностью владел инициативой. Он ждал, когда старец сдёрнет рукавицы и бросит их под ноги противнику, тем самым признавая себя побеждённым в кулачном зачине (но не в поединке!), дабы сохранить силы для братания и сечи.

Время шло, удары Ражного становились точнее, и каждый почти был вальным, но Скиф стоял на ногах и более кульбитов не делал! Устоял даже после того как Ражный вплёл в «чужой» танец своё коленце — ещё раз повторил левого волчка и угодил иноку чуть ниже уха.

Вообще-то от такого попадания свалился бы всякий. Волчок был его собственным защитным изобретением, чтобы вывести уязвимое место из-под удара. И лишь впоследствии Ражный раскусил, что мгновенный сверхскоростной оборот с последующим, правда, слепым ударом (глаз не успевает отслеживать движение) может стать оружием нападения, ибо центробежная сила при этом вливается в кулак и удар получается хлёсткий, как щелчок пастушьего бича. И противник практически не видит этого вращения и не ведает, откуда сейчас прилетит.

Инок же устоял!

Он был насыщен какой-то особой, неиссякаемой энергией. Такую не получишь от самой изощрённой пищи. Она не даётся за счёт «чародейства» с землёй, деревьями, водой, огнём и звёздами, ибо получаемая от всего этого энергия — тонкая и относится к области чувственных, духовных. Её даже не обрести на Правиле: там достигается состояние, способное длиться считанные секунды, очень сходное по природе с оргазмом, и воспользоваться этим приёмом можно лишь в самой критической ситуации, о чем знают все засадники.

Состояние Правила или, как это называют индийские араксы, состояние Париништы, незаменимо, когда нужно дожать, додавить соперника, когда до победы остаётся так мало, а силы на исходе, особенно если схватка длится вторые или третьи сутки.

И это была ещё одна загадка Скифа — источник его силы и выдержки. Маленькие, пугливые люди назвали бы её сатанинской, но увы, в человеке все только от Бога и от самого человека, и если поискать, присмотреться, заглянуть вглубь, непременно найдётся природа такой силы и будет она обязательно божественной, коль скоро создан человек по образу и подобию. Иное дело, высвободить её, научиться пользоваться дано не каждому, поскольку эта сила и есть талант.

В ненастье солнечные часы не работали, и портулак, побитый, изжёванный ногами, так и не распустился в тот день, хотя дождь порой прекращался и холодный север приятно обдувал спины. У каждого аракса, тем более у иноков, были свои внутренние часы, отбивающие время с точностью до минуты, и оба они знали, что период кулачного зачина кончился, однако никто не решался сказать об этом. Ражный, словно каменотёс, стремился как можно больше отсечь от этой глыбы, чтоб потом, в братании, было полегче, и орудовал кулаками уже со вкусом, нанося выверенные, точечные удары. Случись такой бой на ринге, судья бы давно остановил поединок ввиду явного преимущества.