паштет, наплевав на холестерин. Разговор – о его с Наташей поездке, о наступающем лете, об общих московских друзьях, нет-нет и дающих о себе знать, об увлечении Кэрол археологией и ее планах, закончив университет, участвовать в подводных экспедициях, именно в подводных, потому что на земле уже все разрыли, о войне с Саддамом, убили его или не убили и будут ли ловить до второго пришествия, как бен Ладена, об охлаждении отношений между Европой и Америкой, которые на руку всякой фундаменталистской нечисти, о том, кто в этом больше виноват, о… Разговор вяло течет, размагниченно, без запала, Рудик разморен выпитым, Костя подустал с дороги, лишь временами затеивается спор, и то усилиями женщин. Кэрол как на митинге: активна, выказывает себя левачкой и антиглобалисткой, осуждает Штаты за Ирак, что-то несет по поводу неравноправного распределения богатства, о засилье крупных держав и прочую муть. Рудик виновато улыбается: ребята, не обессудьте, я ничего не могу сделать, она моя студентка, платит мне деньги, не буду же я обрывать ее… Наташа пьет, не пропуская, хмелеет, начинает прикалываться к Кэрол, осаживать ее в свойственном ей стиле, не стесняясь: что ты раскудахталась, чем тебе Америка не по нутру? Да мы и отчасти вы, британцы, единственные, кто борется с этими козлами драными, которые во имя Аллаха свои жизни ни во что не ставят, а наши – тем более. Ты не видела убитого Манхэттена, жутким трупным воздухом не дышала, а твои антиглобалисты – придурки и педики, которых надо за тухлые яйца подвесить.

Кэрол не все понимает в Наташином словоизвержении, беспомощно смотрит на Рудика, тот хмурится и мигает Косте: уйми девушку, иначе я потеряю студентку. Костя вмешивается в дискуссию, уводит Наташу на кухню, приводит в чувство. Возвращается она веселой и беспечной, как будто ничего не произошло. Кэрол тоже делает соответствующий вид. Женщины уносят грязную посуду, готовят на кухне чай, режут торт, Рудик подсаживается поближе, закуривает трубку.

– Не обращай внимания на эту дуреху. Она вообще-то незаурядная девка, из аристократической семьи, прекрасно учится, но все равно дуреха. Я ее не трахаю, не подумай. Они тут все… со странностями. Ну да бог с ней. Ты счастлив? Чувствуешь радость жизни? Как твой роман? Я имею в виду писанину. – И не дожидаясь ответа: – Наташа очень эффектная, малость вульгарная, но это ей идет. Мы, русские, все-таки удивительные люди: где бы ни жили, сколько бы ни прививали нам терпимость, все без толку, при первой возможности кидаемся друг на друга, кипятимся, прикладываем оппонентов почем зря. Так в Европе никто не спорит, да, наверное, и у вас тоже. Чего Наташа на нее поперла? Хочет та быть антигаобалисткой – ну и хрен с ней. Чего заводиться?

– Поддала сильно, вот и поперла.

– Как ты с ней познакомился?

Это особая история, – уходит Костя от ответа. Вечером в гостинице Наташа ошарашивает:

– А ты знаешь, что Кэрол – лесбиянка? – и, довольная произведенным эффектом, продолжает: – На кухне начала меня гладить по руке, обнимать, перешла на английский, говорила, какая я замечательная, что она от меня без ума и совсем не обиделась на резкости, даже напротив; приглашала в гости, обещала показать такой Лондон, какой я с тобой не увижу… Интересно, твой друг знает об этом?

– Нет, не может быть, – Костя недоверчиво крутит головой.

– Что значит «не может»?! – встает в позу Наташа. – Я выдумываю, по-твоему? Ну, извини.

– Ты, возможно, права, – кивает Костя после недолгого раздумья. – То-то она на тебя так странно смотрела, я обратил внимание. Так, может, воспользоваться тебе ее предложением и испытать то, чего я при всех моих возможностях дать не смогу? – переходит он на привычный тон общения.

Пошел на… – не склонная сейчас шутить, Наташа укладывается спать и поворачивается к нему спиной. Она и впрямь много выпила, впервые за время их путешествия.

Планов своих они не меняют: завтра в Амстердам через Бельгию, на обратном пути денек в Брюсселе, возвращение в Лондон с короткой поездкой в Эдинбург – и домой. Больше дней свободных у Наташи нет. Галопом по Европам.

Из Брюсселя в Амстердам идут уже не евростаровские поезда – типа электричек, такие же чистые и с мягкими сиденьями. Дважды поезда меняют пути и как бы в обратном направлении следуют. Наташа просит Костю пересесть – ее укачивает, если сидит спиной к движению. Вновь осуждает его за твердый отказ взять машину напрокат: так миллионеры не путешествуют.

– Зато можем спокойно лицезреть красоты из окон вагона и позволять себе расслабляться. Как бы я сел за руль после вчерашнего возлияния?

– Молча. Я, например, обожаю под кайфом.

Потому и едешь поездом.

Через четыре часа они в Амстердаме. Единственный город, в котором не зарезервировали гостиничный номер. Непонятно было, когда они попадут сюда, оттого и не захотели привязываться к точному времени. И пришлось в турагентстве на вокзале брать то, что было: «Новотель», не в центре, двадцать минут на такси. Правда, номер люкс.

Отдохнув и перекусив, они к семи вечера попадают в центр, на площадь Дам, откуда все и начинается.

Это потом, завтра, послезавтра и на третий день пребывания в городе самого невероятного сочетания земли и воды, свободы, романтики и порока, в городе, переполненном велосипедами, цветами, пивом, марихуаной и спокойным, узаконенным развратом, они станут разглядывать достопримечательности, изумляться лужайкам тюльпанов и крокусов; мыльной пене у порогов кафе и баров, которой до блеска драят тротуары; разрисованным чугунным столбикам-«амстердамчикам», отгораживающим тротуары от машин; дому под номером семь на канале Сингел (Косте почему-то врезается в память номер) чуть шире собственной двери – раньше горожане платили налог в зависимости от ширины фасада; бурлящей, гульливой толпе на улице Дамрак; ни разу не повторяющимся фасадным плитам – произведениям искусства; маленьким баржам, где живут художники, поэты, музыканты; прогулочным катерам на каналах, не пахнущих тиной и затхлостью, в которых вода меняется четыре раза в неделю; мостам, музеям и цветочным рынкам, бесчисленным кафе с террасами и еще многому, что только спустя какое-то время осознается как стиль жизни, которому стоит завидовать; все это будет потом, а сейчас они двигаются вместе с ртутно перетекающей с места на место толпой к Кварталу красных фонарей.

Уже темнеет, зажигаются огни, стихают уличные шарманки, сходят со своих пьедесталов актеры, изображавшие в течение дня Рембрандта и Ван Гога, отправляется на покой конная полиция, на перекрестках появляются зазывалы ночных баров и дискотек.

– Народ к разврату готов, – резюмирует Наташа и решительно ведет Костю в заведение с ярко горящей вывеской Cafe-shop.

В помещении