в развитии его вкуса и нравственности с малых лет и в течение всей жизни. Он исходит из Цицерона, пытаясь возродить его программу воспитания идеального оратора, что ему в некоторой мере и удается, хотя его концепция оратора значительно уже цицероновской.

Как отмечалось ранее, взгляды двух крупнейших деятелей римского красноречия в основе своей и в ряде отдельных положений различны, как различны те исторические периоды, в которые они жили: республика и империя. Если в бурные республиканские времена красноречие было идеологическим орудием политической борьбы, то в период общественного затишья стабилизированной империи Флавиев оно, утратив эту высокую функцию, стало ученым развлечением, своеобразным литературным продуктом и орудием профессионального адвоката, зарабатывающего себе на жизнь. Квинтилиан продолжал сочинение Цицерона не будучи, как он, оратором форума, но адвокатом и школьным преподавателем риторики. И поэтому он излагает в своем труде образовательную систему, отличную от системы Цицерона.

Цицерон требует от оратора высокой культуры, всестороннего образования, ибо «в науках заключается источник совершенного красноречия» («Брут», 93, 322), знания гражданского права, политики, истории, географии, литературы, физики, математики, медицины, сельского хозяйства, военного дела и особенно философии, которая признается началом и основой всех наук и должна быть изучена целиком («Об ораторе», I, 3, 9–10; ср. «Брут», 322: «Философия мать всего, что хорошо сделано и сказано»). Философия — это основа и для риторики, от нее, говорит Цицерон, «исходит все обилие сырого материала для красноречия» («Оратор», 3, 12); без философского образования нет совершенного оратора (там же, 4, 14–18). «Наша задача не только выковать и отточить язык, но вдобавок до предела наполнить душу содержанием привлекательным, обильным, разнообразным, относящимся ко многочисленным предметам величайшей важности» («Об ораторе», III, 31, 121).

Цицерон убежден, что оратора создают не риторские школы, но практическая деятельность на поприще действительной жизни (там же, I, 34, 157), где он и сам учился всю жизнь: «школой мне был форум, учителем опыт, законы, установления римского народа и обычаи предков» (там же, III, 20, 74). В противоположность всем «смехотворным» теоретикам риторики Цицерон определяет суть красноречия так: «Подлинная сила красноречия в том, что оно постигает начало, сущность и развитие всех вещей, достоинств, обязанностей, всех законов природы, управляющей человеческими нравами, мышлением и жизнью; определяет обычаи, законы, права, руководит государством и умеет что угодно и о чем угодно высказать красиво и обильно» (там же, III, 20, 76). Таким образом, красноречие для Цицерона — это искусство думать, так же как искусство говорить, и оратор для него прежде всего — мыслитель; попытка софистов отделить философию от красноречия в его глазах предосудительна и опасна, ибо «невозможно овладеть искусством слова, не изучив предварительно выводов философии» (там же, I, 18, 85).

Квинтилиан переносит в свое время с некоторыми изменениями этот общеобразовательный идеал Цицерона, заимствуя в то же время из педагогической традиции и практики все то, что казалось ему наилучшим для воспитания оратора, связывая таким образом в одно целое педагогику с риторикой. И в этом его особенность. Ведь «Institutio oratoria», в сущности, не просто трактат об образовании оратора, а трактат о том, как учить риторике. Его автор убежден в преимуществе риторики перед философией, в том, что именно она — основа образования. Поэтому для него оратор прежде всего — стилист. Большая часть сочинения посвящена изложению главных принципов риторики и методам обучения красноречию посредством трех ступеней: первоначального, среднего и высшего обучения (grammatistici, grammatice, rhetorice).

От домашнего воспитания к школе ритора Саркофаг Корнелия Стация

Париж. Лувр

Первые две ступени — это ars recte loquendi (искусство связной, согласованной речи), третья — scientia bene dicendi (искусство хорошей речи) — главный предмет образования, и оно может быть достигнуто изучением и применением принципов и методов, признанных действенными в речах ораторов прошлого. Рекомендательный курс для будущего оратора состоит из упражнений в составлении декламаций, в чтении прозаических и поэтических авторов, в переводе с греческого на латинский язык, и, разумеется, в изучении теории риторики.

Первые две книги трактата касаются непосредственно первоначальной стадии занятий (puerilis institutio), которые начинаются с малых лет (Квинтилиан в противоположность Цицерону настаивает на этом); они излагают традиционный энциклопедический курс обучения свободным искусствам, т. е. дают сумму знаний, необходимых образованному человеку, указывают методы практического обучения в школе (чтение, критическое подражание, письмо, перевод с греческого и парафраз с латинского автора, медитация, импровизация). В программе грамматиков — обучение композиции посредством элементарных упражнений — прогимнасм: басни, хрии, переложения из поэтов (I, 9, 2–6). В программе риторов — более трудные упражнения, полезные для ораторской практики: историческое повествование, похвала или порицание, общие места, сравнения, описания, характеристики, тезисы (II, 4)[114].

Декламации Квинтилиан уделяет особенно большое место, рассматривая ее как наиболее эффективный метод образования, называя «совсем недавно придуманным и в то же время самым полезным упражнением», которое представляет «наиболее близкое подобие действительности» (II, 10, 2). «Нет такого достоинства речи, по крайней мере речи связной, которому не нашлось бы места в этом риторическом размышлении» (там же). Квинтилиан лишь предупреждает против нездорового способа выражении в декламациях, их манерного и аффектированного стиля, наполненного орнаментациями и темными сентенциями, против бессодержательности и неправдоподобия их тем: «Только по вине обучающих практика декламаций ухудшилась до такой степени, что одной из главных причин испорченности красноречия стали распущенность и невежество декламаторов» (там же; ср. II, 20, 2–4).

Но Квинтилиан убежден, что «можно здраво пользоваться тем; что по своей природе здраво. Пусть же и вымышленные темы как можно больше будут похожи на действительность, пусть декламация, по мере возможности, воспроизводит судебные разбирательства, для которых она и придумана как упражнение. Ибо в делах о поручительствах и запретах напрасно мы станем искать магов, оракулы, моровые болезни, мачех, свирепее чем в любой трагедии, и все прочее, еще баснословнее этого» (II, 10, 4–5). Декламация, по мнению Квинтилиана, должна сохранять связь с жизнью (X, 5, 17–21) и служить оратору оружием, а не побрякушкой для развлечения слушателей (V, 12, 17). «Кто считает, что между декламацией и судебной речью нет ничего общего, тот не понимает даже для чего придумано это упражнение; ведь если бы оно не готовило к суду, то походило бы разве что на балаганное кривляние или сумасшедшие вопли. К чему склонять к себе судью, которого нет? вести рассказ, заведомо ложный? доказывать то, о чем никто не вынесет решения? Уже и это труд напрасный; а тем более смешно волноваться и волновать гневом или скорбью, если эти подобия битв не готовят нас к настоящему сражению