темноте или же пристраиваться к какой-нибудь семье или дружеской компании, с которой им было по пути.

Всего единожды на встрече прихожан, уже после того, как было исполнено «Старое доброе время», к Лоре приблизился один молодой человек и, серьезно поклонившись, спросил, как тут полагалось:

– Могу я иметь удовольствие проводить вас домой?

Это вызвало среди окружающих настоящую сенсацию, поскольку молодой человек был репортером местной газеты и на подобных встречах считался за постороннего. В прошлые годы его предшественник сидел со скучающим видом, а один раз, когда ему тоже предложили взяться за руки во время заключительной песни, отказался и стал в углу, что-то строча в своей записной книжке. Но то был немолодой мужчина, имевший к тому же склонность задирать нос. А новый репортер, который в тот вечер впервые появился в Кэндлфорд-Грине, был всего на год или два старше Лоры; он участвовал в играх, смеялся и кричал так же громко, как и все остальные. У него были красивые голубые глаза, заразительный смех и, конечно, блокнот, в котором он делал стенографические записи, тоже привлекавший Лору. Поэтому, когда молодой человек попросил разрешения проводить ее домой, она с упоением пробормотала традиционное:

– Это было бы очень любезно с вашей стороны.

Пока они прогуливались в мягком, влажном воздухе зимнего вечера по лужку, репортер рассказывал Лоре о себе. Он окончил школу всего несколько месяцев назад, и редактор «Кэндлфорд ньюс» взял его в газету на месячный испытательный срок. Месяц был почти на исходе, и через день или два молодой человек собирался покинуть Кэндлфорд – не потому, что не выдержал испытание (по крайней мере, он надеялся, что выдержал), а потому, что родители подыскали для него гораздо более подходящее место в газете его родного города где-то в центральных графствах.

– А потом вам, вероятно, светит Флит-стрит? – предположила Лора; оба посмеялись над этой удачной шуткой и согласились, что когда-то и где-то уже непременно встречались прежде. Затем надо было обсудить только что закончившийся вечер и пройтись по поводу здешних странных обыкновений. Что было дурно со стороны Лоры, которую строго наставляли никогда не высмеивать отсутствующих. Единственное оправдание, которое можно ей найти, состоит в том, что девушка впервые встретила человека из внешнего мира, схожего с ней по возрасту и положению, и это, вероятно, немного вскружило ей голову.

Они смеялись и болтали, пока не подошли к дверям почтового отделения; там они понизили голоса и стояли, пока у них не замерзли ноги, после чего Лорин спутник предложил еще раз обойти лужок, чтобы восстановить кровообращение. Они сделали несколько кругов по лужку, потому что заговорили о книгах и совсем позабыли, что уже поздно; наверное, эти двое могли бы гулять и разговаривать всю ночь напролет, если бы за дверью почты не зажегся свет. И когда девушка, тотчас пожелав молодому репортеру доброй ночи, поспешила в дом, то обнаружила там ожидающую ее мисс Лэйн.

Лора больше никогда не видела Годфри Пэрриша, но они на протяжении нескольких лет переписывались. Он писал ей забавные письма на лучшей редакционной бумаге, плотной и дорогой, с тисненым черным заголовком. Письма эти нередко занимали семь или восемь страниц, так что редактор Годфри, должно быть, порой удивлялся тому, с какой быстротой истощаются его личные запасы бумаги. В ответ Лора рассказывала приятелю о разных забавных маленьких происшествиях и о том, какие книги читает, но в конце концов обмен письмами постепенно сошел на нет, как обычно и случается при такой дружбе по переписке.

Хотя мисс Лэйн время от времени навещал какой-нибудь друг или родственник, гостей она принимала редко. Говорила, что за почтовой стойкой может общаться с соседями, сколько душа пожелает. Однако раз в год устраивала праздник, который сама называла «ужином в честь сенокоса», и для ее домочадцев он являлся большим событием.

У мисс Лэйн позади сада имелись два небольших пастбища, на одном из которых обычно отдыхала старая гнедая кобыла Пегги, когда ей не надо было везти рессорную тележку с кузнецами с их инструментами в конюшни местных охотников. Каждую весну одно из пастбищ закрывали, чтобы скосить на нем траву. С участка получали всего один небольшой стожок сена, и это ничтожное количество казалось совершенно несоизмеримым с суматохой и волнением, сопровождавшими домашний праздник, однако заготовка сена на зиму для пони и ужин для всех тех, кто в течение года трудился на мисс Лэйн, были неотъемлемой традицией старинного предприятия и домашнего хозяйства, доставшихся Доркас от родителей и их родителей. За исключением Лоры, молодых кузнецов и нестареющей мисс Лэйн, все участники ужина в честь сенокоса были людьми пожилыми. Стол окружали серебристые и белые головы, а сам обычай был настолько древним, что это торжество, вероятно, являлось последней данью ему.

На сенокос нанимали забавных пожилых супругов по фамилии Бир, но не на день, неделю или сезон: этот подряд был закреплен за ними навсегда. В одно прекрасное летнее утро Бир, безо всякого предварительного уведомления, подходил со своей косой к задней двери дома мисс Лэйн и говорил:

– Передайте хозяйке, что трава теперь поспела, да и погода, похоже, установилась; так что я, с ее позволения, приступлю к покосу.

Когда он скашивал траву, оставляя за собой валки, появлялась его жена, и они вместе грабили и ворошили сено, часто освежаясь пивом или чаем из кувшинов, которые для них приготавливала мисс Лэйн, а на пастбище приносила Зилла.

Бир был типичный старый селянин, краснолицый, морщинистый, с очень яркими глазами, иссохшим худым телом и подгибающимися коленями, но еще полный сил. Жена его тоже была краснолицая, но круглая, как бочонок. Вместо привычного капора на сенокос она надевала белый муслиновый чепчик с оборками, завязанный под подбородком, а поверх него широкополую черную соломенную шляпу, которая делала ее похожей на валлийку былых времен. Когда эта веселая старушка заходилась громким, кудахчущим смехом, лицо ее сморщивалось так, что глаз уже было не видно. Она была весьма востребованной повитухой.

Когда сено было высушено и сметано в копны, Бир снова приближался к двери.

– Мэм, мэм! – звал он мисс Лэйн. – Мы управились.

То был сигнал для кузнецов выходить и собирать копны в большой стог, для чего использовали Пегги, которую впрягали в рессорную тележку. В тот день было много суеты, криков и веселья. В доме кухонный стол был уставлен пирогами, пирожными и карамельными пудингами, а на самом почетном месте в начале стола красовалось главное праздничное блюдо – фаршированная свиная шея. После того, как компания собиралась, из больших кувшинов наливали пенистое пиво тем мужчинам и