О кажущейся несовместимости философии с устойчивым ее мирным состоянием

Догматизм (например, Вольфовской школы[180]) является подстилкой для спанья и концом всего живительного, которое как раз и составляет благо философии. У скептицизма, который образует, если его додумать до конца, прямую противоположность догматизма, нет ничего, чем он может повлиять на деятельный разум, поскольку он все отвергает неиспользованным. Модератизм, который исходит из умеренности, надеется найти в субъективной вероятности философский камень и воображает, что путем нагромождения многих изолированных причин (из которых ни одна не является доказательством), он заменит достаточное основание, – он вовсе не является философией; и с этим лекарством (доксологией) дело обстоит так же, как с чумными каплями или венецианским териаком[181]: в них нет ничего хорошего именно потому, что в них без разбору используется слишком много хорошего.

О действительной совместимости критической философии с устойчивым ее мирным состоянием

Критическая философия начинает свои завоевания не с попыток построения или свержения систем, или даже хотя бы (подобно модератизму) с подведения случайных опор под крышу несуществующего дома, а с исследования способностей человеческого разума (какие бы цели ни были) и не мудрствует наобум, когда речь идет о философемах, которые не могут иметь применения ни в каком возможном опыте. Однако в человеческом разуме имеется нечто такое, что не может быть познано посредством опыта, но все же доказывает свою реальность и истинность в действиях, представленных в опыте, то есть также (и именно по принципу a priori) могут быть безусловно предписаны. Эго – понятие свободы и производный от нее закон категорического, то есть безусловно повелевающего, императива. Полученные благодаря ему идеи, хотя и имеют только морально-практическую реальность, для чисто спекулятивного разума были бы совершенно пусты, если бы сразу и с необходимостью не возникали перед нами как познавательные основания нашей конечной цели, а именно: поступать так, как если бы были даны нам их предметы (Бог и бессмертие), постулированные в этом (практическом) отношении.

Эта философия, которая постоянно вооружена (против тех, кто абсурдным образом смешивает явления с вещами самими по себе), именно поэтому являет собой боевое состояние, неустанно сопровождающее деятельность разума, открывает надежду на вечный мир между философами, с одной стороны, из-за бессилия теоретического доказательства противоположного, а, с другой – благодаря силе практических оснований для принятия ее принципов. Мир имеет сверх того и то преимущество, что он способен деятельно поддержать силы субъекта, из-за нападок находящегося в видимой опасности, и укрепить цель природы, постоянно оживляя его и защищая от мертвого сна философии.

С этой точки зрения нужно оценивать высказывания человека, находящегося в деятельном, цветущем возрасте, увенчанного успехом не только в своей собственной (математике), но и во многих других областях, не как роковую весть, а как здравицу, когда он совершенно отказывает философам в мире, безмятежно покоящемся на мнимых лаврах[182][183]. Подобный мир, конечно, ослабил бы силы и разрушил бы цель природы в отношении философии как постоянного живительного средства достижения конечной цели человечества. Между тем боевой дух еще не война, а, скорее, благодаря решающему перевесу практических доводов он может и должен противостоять возражениям и тем самым обеспечивать мир.

Б

Гиперфизическое основание жизни человека для целей его философии

Дух (mens, νουξ) придан душе человека благодаря разуму, с тем чтобы он вел жизнь, соизмеримую не только с механизмом природы и с ее технически-практическим, но и с морально-практическим законом, а также с самопроизвольностью свободы. Этот жизненный принцип базируется не на понятиях чувственного, которое в совокупности (до любого практического применения разума) прежде всего предполагает науку, то есть теоретическое знание, но изначально и непосредственно исходит из идей сверхчувственного, а именно свободы, и из морального категорического императива, в котором она раньше всего является не просто (как, например, математика) добрым инструментом (орудием для любых целей), то есть только средством, а таким учением, следовать которому есть само по себе долг.

Что такое философия как учение, образующее среди других наук самую большую потребность человека?

Она есть то, на что указывает ее имя – исследование мудрости. А мудрость есть согласие воли с конечной целью (высшим благом); и так как она, поскольку эта цель достижима, является также долгом, и, наоборот, если эта цель есть долг, который должен быть осуществимым, то такой закон поведения в моральном плане гласит: мудрость для человека есть не что иное, как внутренний принцип воли к исполнению морального закона, какого бы рода ни был его предмет; он, однако, всегда является сверхчувственным, поскольку воля, определяемая эмпирическим предметом, может быть основана лишь на технически-практическом исполнении правила, но не долга (который не является физическим отношением).

О сверхчувственных предметах нашего познания

Они суть Бог, свобода и бессмертие. 1) Бог как всеобязательная сущность; 2) свобода как способность человека к исполнению своего долга (подобно божественным заповедям) вопреки всевластию природы; 3) бессмертие как состояние, в котором человеку должно выпасть благоденствие или скорбь на основе его моральной ценности. Очевидно, что все вместе они образуют цепь трех тезисов вменения разума; и так как им именно потому, что они являются идеями сверхчувственного, не дана в теоретическом плане объективная реальность, эта последняя, если таковую все же им приписать, может быть представлена только в практическом плане как постулат[184] морально-практического разума.