Пышная коронация Фридриха и Елизаветы добавила им на какое-то время популярности. Фердинанд не мог короноваться во второй раз и задумал устроить коронацию своей второй жены Элеоноры, молодой красивой женщины, которая займет центральное место в его политической драматургии. Коронация прошла с непревзойденным блеском. На торжество собралось столько народу, что Элеонора с трудом пробиралась через радостные толпы. За коронацией последовали фейерверки, театральные представления, банкеты, ганцы, и фонтаны, как во времена Фридриха, струились красным и белым вином. В рыцарском поединке с копьями приз получил старший сын императора, девятнадцатилетний эрцгерцог Фердинанд[577], что обеспечило ему обожание народа и поспособствовало успеху планов отца. Еще в прошлом году сын получил право заседать в совете родителя. Спокойная рассудительность принца резко контрастировала с болтливой самоуверенностью императора и подходила для того, чтобы занять приготовленный для него отцом пост. По новой конституции эрцгерцогу Фердинанду предстояло стать первым наследственным королем Богемии.

Его коронация состоялась на той же неделе, что и чествование мачехи, и с тем же потаканием наклонностям толпы, и горечь несправедливости потонула в массовом гулянье радостно-возбужденного города, позволявшем трактирщикам делать состояния и каждому желающему напиваться задарма. За Прагой давно закрепилась дурная слава самого порочного города в Европе, и целомудренный Фердинанд сознательно поощрял в подданных низменные страсти как противоядие против более благородных помыслов. От чешского восстания ничего не осталось, о нем напоминали лишь обанкротившийся двор в Гааге да сто пятьдесят тысяч изгнанников[578].

Спустя месяц после двойной коронации Фердинанд и Валленштейн встретились в Брандейсе. Они могли поздравить друг друга: в Германии больше не было сил, которые могли бы им противостоять. Валленштейн сообщил императору о том, что он способен вести войну еще шесть лет, полагаясь лишь на ресурсы захваченных земель и не требуя от правительства ни одного пенни[579]. Он намерен установить власть Фердинанда по всей империи, оккупировать Ютландию, Гольштейн, Померанию, Мекленбург, частично Бранденбург, Франконию, Швабию, Эльзас[580]. На севере его позиции были сильны, как никогда. Испанские финансы оживили польскую монархию[581], руки короля Швеции теперь были связаны, и он не мог оказать помощь поверженному королю Дании. Сконфуженный курфюрст Бранденбурга был принужден помогать не своему шведскому зятю, а полякам. Он не мог защитить себя и должен был исполнять свой долг вассала Сигизмунда Польского[582]. В этих новых обстоятельствах планы Габсбургов по созданию флота на Балтике и торговой компании сообща с Ганзейским союзом были близки к реализации. Весной Валленштейн уже начал заниматься организацией строительства двадцати четырех военных кораблей для Балтики при условии, что испанцы пришлют столько же судов[583].

Фердинанд низложил Фридриха, с тем чтобы завладеть Рейном. Так же он поступил и в случае с Балтикой, отобрав собственность у бунтарей и даровав ее союзнику. 11 марта 1628 года он подписал жалованную грамоту, дарующую герцогство Мекленбург со всеми титулами и привилегиями Альбрехту фон Валленштейну[584].

Европа недоумевала. Европейские дворы испытали шок, когда герцог Баварский возвысился до курфюрста, хотя он был по крайней мере видным князем, и его возвышение произошло с одобрения, пусть и вынужденного, духовных курфюрстов. По своему рождению Валленштейн был не более чем чешским дворянином, подданным короны. Имел ли он право на то, чтобы стать суверенным князем и сидеть рядом с правителями Вюртемберга и Гессена? Если одного слова императора достаточно для того, чтобы низложить правящего князя и на его место поставить свою креатуру, тогда скоро вся Германии превратится в провинцию Австрии.

И в самой династии Габсбургов передачу прав восприняли бы с большим энтузиазмом, если бы кузены Фердинанда не сомневались в том, что он действительно является хозяином положения. Испанцы готовы были согласиться и с германскими князьями, и с самим Валленштейном в том, что император всего лишь пешка в его руках. «Герцог столь могуществен, — писал испанский посол, — что приходится чуть ли не благодарить его за то, что он соизволил взять Мекленбург… Император по своей мягкости, несмотря на все предупреждения, дал герцогу такую власть, которая не может не тревожить нас»[585]. Из доклада можно понять, что Фердинанд опять не внял испанским советам, но вряд ли только лишь из-за слабости, как это померещилось послу. Великодушие Фердинанда вызывалось более серьезными причинами.

Упорный конституционалист Иоганн Георг выразил протест против возвышения Валленштейна достойно, но безрезультатно[586]. Герцоги Мекленбурга, находясь в изгнании, вверили свою судьбу шведскому королю. Но больше всех был огорчен Максимилиан Баварский, сам же и подтолкнувший Фердинанда на пренебрежение конституцией. Ему теперь было около шестидесяти — в этом возрасте правитель XVII века начинал задумываться об отставке и отдыхе. Тем не менее чувство долга и династическое честолюбие заставляли его собраться с последними силами и выступить в защиту свобод и прав германских князей.

Всю зиму курфюрсты Германии переговаривались в Мюльхаузене. Вначале выявились глубокие расхождения во мнениях[587]. Духовные князья хотели использовать победы Валленштейнадля утверждения католической церкви на севере Германии, и их нисколько не смутили предупреждения Максимилиана о том, что Валленштейн становится опасен[588]. Перед съездом он серьезно подорвал свои позиции тем, что принял от Фердинанда в наследственное владение правый берег Рейна и Верхний Пфальц[589]. Однако возвышение Валленштейна в марте подтвердило правоту Максимилиана, напугало курфюрстов и заставило их забыть и о его амбициях, и о собственных подозрениях и сомнениях. К концу переговоров они по крайней мере пришли к согласию.