знает о грандиозности произошедших со мной перемен, и между нами неотвратимо разверзается пропасть.

— Ты правда хочешь это знать? — рявкаю я, и в его зеленых глазах возникает острая, граничащая с отчаянием обида. В конце концов, в том, что я так резко повзрослела, а он остается на нашем прежнем уровне, нет его вины… Я тут же исправляюсь: — Прости. Вчера мне пришлось пережить кое-что мерзкое и неприятное, но месть наша будет поистине шикарной!

Я загораживаю камеру ладонью, и Илюха вынужденно убирает телефон, а потом подробно рассказываю ему про визит отца и мамины планы поквитаться.

Илюха шокирован не меньше, чем я — нервно посмеивается и соглашается, что такие события в клочья разорвут местных обывателей, интересуется, что я сама обо всем этом думаю, по-свойски похлопывает по плечу. Сейчас передо мной лучший друг Илюха — болтливый, хитрый, острый на язык, но безоговорочно преданный, — он разделяет со мной проблемы и радости, утешает и поддерживает и не догадывается даже, что этой ночью я была с его злейшим врагом.

Я до ненависти презираю себя и сжимаю слабые пальцы в кулак. Я даю себе ровно сутки на то, чтобы признаться Рюмину в тайных отношениях с Ваней и никого при этом не подставить.

* * *

Последний экзамен в текущем учебном году пришелся на физкультуру, и я, сменив оковы модельных туфель на белоснежные комфортные «Найки», усердно разминаюсь у кромки асфальта. С тоской поглядываю на скамейки, возле которых мы с Ваней эпично ссорились, на миг задумываюсь об унижениях Инги и теплом прощании с ней, но воспоминания кажутся полустертыми, нереальными, приснившимися, или вовсе случившимися не со мной.

Я стартую по пронзительному свистку физрука, легко отрываюсь от класса и, набрав нужный темп, в одиночестве бегу по потрескавшейся дорожке. От глубоких синих луж поднимается пар, над головой висят низкое небо цвета индиго и серебристо-белые облака, поздняя весна окончательно сменилась полным надежд летом. Болезненная, но приятная усталость гуляет по телу, в ушах звенит, в груди разгорается пожар — я мучительно, страшно и горько скучаю по Ване и почти слышу приближение его шагов. Тягостные предчувствия опять отравляют кровь, руки дрожат и хочется плакать, но я набираю предельную скорость, концентрируюсь на своем размеренном дыхании и смотрю только вперед.

Все будет хорошо. От моих решений тоже многое зависит!..

…И только когда мы, запыхавшиеся, но довольные оценками за последний забег, шумной толпой тащимся в раздевалку, из школьных дверей вываливается взъерошенная Раиса и растерянно шепчет:

— Дети… Нас постигло большое горе. Анна Игнатовна Волкова умерла…

* * *

Над макушками древних сосен орет воронье, серая гладь воды ожила и покрылась тревожной рябью, похолодало… Я бреду домой в платье и «Найках», и виды пустынной поселковой улицы искажены безысходностью и пеленой горячих слез. Илюха — тоже мне друг — под шумок испарился из школы, я опять спотыкаюсь о злосчастную арматурину, падаю, поднимаюсь и плачу в голос.

Больше нет всемогущего, доброго взрослого, который запросто брал на себя наши подлости и легко отпускал все грехи. Жизнь так бессмысленна и скоротечна, но она не дает вторых шансов и теперь будет спрашивать строже…

Если гложет вина за слова и поступки, нельзя тянуть с извинениями. Инга, ребята из класса… Я скажу им всем, что была неправа! Некстати на ум приходят пьяные отцовские заезды и мое равнодушие к его судьбе, и иголка раскаяния впивается в сердце. Все же… с этим нужно что-то решать. Я не настолько отбитая и не хотела бы вечно с ним воевать.

Как бы там ни было, Ване сейчас во сто крат тяжелее, и я корю себя за сомнения и поверхностные суждения о нем. Подумать только: я пыталась уличить его в предательстве и цинизме, а он в это время проходил через горе!..

Стираю рукавом обильные слезы и поплывший макияж, сворачиваю на свой тихий порядок, распахиваю кованую калитку и вздрагиваю: на бетонной ступеньке крыльца сидит Ваня — видимо, по старинке перемахнул через забор. Он в черной бейсболке и в черном худи без надписей, бледный, измотанный и мрачный, но такой родной, близкий и нужный, что из-под ног уезжает земля.

Теперь я с ним связана — душой, телом, сердцем и мыслями. Он — огромная часть меня, и мне плохо, когда он не в порядке.

Он встает, молча разводит руки, и я со стоном бросаюсь в раскрытые объятия. Они тут же смыкаются за спиной, и я, впервые за весь день, ощущаю себя целой и безмятежно спокойной.

— Как ты? — дышит он в мое ухо. — У тебя же все хорошо?..

Я прекрасно понимаю, о чем он тревожится, прижимаюсь к нему еще крепче и закрываю глаза:

— У меня все отлично! Это ты — как?..

— Оказывается, ее не стало еще вчера… поздно вечером. Отпевание и похороны завтра, в кругу самых близких людей. Потом панихида — здесь, в школе. Лер, я так скучал!.. — Ваня стискивает меня еще яростнее, и какая-то мощная, нездешняя, пульсирующая сила закручивается вихрем и подбрасывает нас над дорожкой. — Я сегодня побывал в вашем Задонске, помогал матери с ритуальщиками… Извини, что не ответил на сообщения — не решился расстраивать по телефону.

— Ты только держись, ладно? Мысленно я с тобой каждую минуту. Как же жалко, что чудес не бывает!.. — я заливаюсь слезами и шмыгаю носом, но понимаю, насколько бессмысленны и глупы мои утешения, что детство безвозвратно ушло, а новых скиллов не прибавилось, что перед лицом страшной утраты меркнут все повседневные радости и проявления волшебства…

— Лер, подожди, не плачь. Посмотри-ка! — Ваня на шаг отстраняется и, положив ладони на мои плечи, аккуратно разворачивает меня к палисаднику.

В его ландшафте что-то неуловимо, но существенно изменилось, и я пару долгих секунд распознаю и осмысливаю отличия. И громко ахаю — по некогда сухим и безжизненным островкам клумб, обложенных белым песчаником, стелется бархатный ковер из сиреневых, алых, голубых и желтых цветов. Они трепещут на ветру, тянутся к недоброму небу, робко надеются на лучшее и в него верят. Они просто живут… благодаря мне. А я реву как сумасшедшая, и уже не могу разобрать, от счастья или от горя.

— Да бывают они! Чудеса… Давай закончим спор, я признаю, что ты победила, — Ваня проводит кулаком по щеке, часто моргает и берет меня за руку. — Утром я поговорил с мамой… Сейчас она раздавлена и занята приготовлениями,