— Пошли. — Соньку к выходу волоку.

— В милицию пойти надо.

— Щас найдем тебе какую-нибудь милицию, не видишь — центр, здесь уж точно есть что-нибудь рядом.

Мне, конечно, к очередному лейтенанту, с его дурацкими протоколами, не очень идти хотелось, но надо же было Авербуха со Щербининым сдать, гадов.

Прошли одним переулком, другим. Видим, здание огромное, желтое. И хоть ночь уже, окна в нем светятся, подъездов много. Возле одного вроде вижу, мужик в форме стоит. Мы к нему.

— Это не милиция? — спрашиваем.

А мужик смеется (все-таки противные у них у всех, у милиционеров, улыбки, не нравятся они мне, хоть убейте).

— Можешь и так обозвать, по малолетству твоему тебя прощаю. Это, брат, МУР.

И снова смеется:

— А тебе зачем в милицию-то?

— Нам начальника нужно, только главного.

— А не главный не подойдет?

— Не подойдет.

Тут и Сонька встряла:

— У нас сообщение об опасных преступниках.

А тот все улыбается:

— Тогда еще вернее попали, это, ребятки, МУР.

— Чего-чего? — спрашиваю.

— МУР. Московский уголовный розыск. Кино про капитана Жеглова видал?

Ну а кто ж его не видал-то? Понятное дело… Я чуть на асфальт не сел.

— Дяденька, так нам сюда и нужно… Доложите начальнику, только самому главному!

Поглядел на нас мужик, нехотя к трубке потянулся.

— Приемная? Тут, понимаешь, такое дело… Дети к Вячеславу Иванычу просятся… Какие? Ну дети как дети… Говорят, информация о преступниках имеется… Нет, скажут только самому главному… Жду.

И к нам повернулся:

— Ну вот, ребятишки, доложил я. Сейчас за вами спустятся.

Минут через десять из подъезда другой мужик выходит.

— В чем, — спрашивает, — дело?

— Да вот, — первый мужик говорит, — дети к Вячеславу Иванычу просятся.

— Ого!

— Говорят — главного начальника им подавай.

Второй к нам с Сонькой поворачивается:

— Вы, ребята, кто такие?

— Я Коля, а ее Соней зовут. Мы сейчас из одной квартиры сбежали, там преступники живут. Мы покажем. Только нам самого главного начальника надо. Вы главный?

— Нет. Но я вас к нему отведу. Идите за мной. Там расскажете.

И дежурному:

— Распорядись, чтобы чего-нибудь поесть принесли… Для детей…

Коля почесал содранную коленку. Вот уже полчаса он сидел в этом кабинете, в кожаном кресле, которое противно липло к голой коже на ляжках — брюки бы, а не шорты, и сидеть было бы хорошо, мягко — он совершенно проваливался в это большое кресло. Пока ему все нравилось: и хозяин кабинета, и чай с сушками, которые были такие крепкие, что от них болели зубы, и интересные штуки на столе — телефон с рогульками, степлер, папочки в прозрачных обложках, и картинки на стенах, а особенно то, что слушали его здесь внимательно, как взрослого, разговаривали уважительно и все записывали. Коля был горд. Он и сам в глубине души считал себя абсолютно взрослым и опытным — недаром он столько шлялся, везде был, все видел, чего с ним только не происходило! И разве не он вывел из логова преступников Соньку, вон она сидит, глазами хлопает, сомлела от горячей еды, которой их тут накормили… Без него она б пропала, это точно! Что с нее взять. Девчонка…

Вячеслав Иванович Грязнов сидел вечером в своем кабинете на Петровке, 38, не ожидая ровным счетом никаких незапланированных происшествий. Скоро уже должен был наступить конец рабочего дня, тянувшегося так долго, так медленно. Несколько дел, бывших в ведении Вячеслава Ивановича на данный момент, совершенно от его активности не зависели — ему оставалось только присутствовать в кабинете на всякий случай и наблюдать, как постепенно развиваются события.

День выдался теплый, кабинет приятно нагрелся, было по-домашнему хорошо и скучно. Можно было бы почитать газету, спуститься в кафе или вообще уйти с работы пораньше, но Вячеслав Иванович придавал мелочам огромное значение, более всего на свете ценил пунктуальность и серьезное отношение к своим обязанностям. Этого он всегда требовал от подчиненных, того же старался придерживаться сам, чтобы вообще иметь моральное право что-то с кого-то требовать. Сотрудники знали за ним эту слабость, и потому дисциплина во вверенном Вячеславу Ивановичу заведении была на высоте, чем он втайне гордился.

Итак, он сидел в своем любимом кожаном кресле, в котором так приятно тонуло расслабленное тело — единственная потачка собственным слабостям и старым костям, — и, сложив руки на животе, практически дремал, прислушиваясь к мерному городскому шуму за окном, напоминающему шуршание морской раковины.

Из дремотных раздумий его вывел мелодичный звонок местного телефона, стоящего на столе прямо у него под носом. Еще прежде чем проснуться окончательно, генерал автоматически взял трубку и произнес дежурное:

— Грязное слушает!

— Вячеслав Иванович! — раздался на том конце провода голос помощника. — К вам тут… дети!

— Пропустите… — сказал Грязнов, медленно избавляясь от остатков сна, туманивших его мозг, и одновременно вспоминая, что где-то он слышал эту фразу — «пустите детей приходить ко мне»… И только потом, резко выпрямившись в кресле, переспросил: — Постой, Саша, я тут задремал, извини… Не мог бы ты еще раз повторить, мне со сна бог весть что почудилось…

— Вячеслав Иванович, — повторил Саша извиняющимся голосом, — к вам дети…

— Кто?! — изумился Грязнов.

— Два… двое. — Помощник с помощью интонации пытался передать начальнику, что он здесь совершенно ни при чем, как ему сказано, так он и докладывает, — два гражданина юного возраста, по пятнадцать лет, вернее, гражданин и гражданка… Хотят говорить только с самым что ни на есть главным начальником МУРа. — Произнося последнюю фразу, Саша подпустил юмору, приглашая Грязнова рассмеяться, но Вячеслав Иванович был настроен чрезвычайно серьезно и смеяться над детской наивностью вовсе не собирался. — Разрешите доложить, — подпустил в голос интимности Саша, — дело, кажется, серьезное… Я тут их немного поспрашивал, хоть они и отнекивались…

— Ну что ж. Веди их ко мне…

Положив трубку, Вячеслав Иванович встал, потянулся, хрустнув суставами, прошелся по кабинету, чтобы немножко размяться. Вскоре дверь кабинета чуть скрипнула, приотворилась и так замерла.

— Заходите, заходите, — приветливо сказал Грязнов в сторону двери. — Пожалуйста!

В дверь просунулась остриженная голова мальчишки с грязными разводами на щеках, любопытные глаза обшарили кабинет и внимательно осмотрели начальника. Затем парень, решив, видимо, что жизни его ничто не угрожает, прошел в кабинет и встал, переминаясь, а за ним вошла и остановилась у двери белобрысая девочка.