Слава – настоящий сознательный рабочий. Сын поволжских крестьян. Помешан на природе и охоте. Любит повторять Тургенева про Полутыкина, который был «страстным охотником и, следовательно, отличным человеком». Человек гражданских ориентиров, и я с ним в два счета нашел общий язык. В городе он жил на окраине, в пятиэтажке, где пьянка да поножовщина и где показательно высаживал в палисаднике деревца и занимался с ребятней на футбольной площадке, гоняя кавказцев, тоже мальчишек, таскавших на продажу насвай.

Конечно, это мои первые впечатления. Но все равно пусть будут… А ведь еще какие-то мысли крутились, какие хотел записать, а сбила эта лодка. Сейчас посмотрю.

Пробежал записи и ужаснулся! Оказывается, я и правда гусь. Ведь клялся: возьмите меня с собой, мужики, все буду делать, так и написал: «буду делать “трудное и скучное”». Господь милостив и тут же подослал мне эту «дэлику», эту телегу с брусом, а я закочевряжился. Не понял, не увидел! Так всегда и бывает… Господи, когда же научусь слышать-то? Не выдержал экзамен. Все. В люлю.

Продолжаю через сутки. Сегодня небольшой минус. На желобе повисла прозрачная морковка. А у меня в жизни серьезное изменение: у дома образовалось некое теплое и беспокойное поле. Но все по порядку.

Пока я прибирал мотор, обнаружил пропажу лодочной пробки, за которой впопыхах не уследил. Спустился под угор и увидел огромную железную лодищу. Рядом с ней стоял небольшой тепло одетый человек. Серые немного навыкате круглые глаза в розовых веках, будто надутых то ли от ветра встречного, то ли… ветра… так и хочется сказать: вечного… Круглые, густо-розовые, даже малиновые, яблоки-щеки, с резкой границей между красным и остальной белой кожей. Борода неровная, какая-то… природная. Во всем облике нечто отличающее от любых остальных бородатых мужиков.

Стоял он… как бы сказать-то… Что-то выражало его стояние, не могу сам понять… Что-то связанное… со стыком миров. Будто его выбросило на границу, и он в невольном удивлении, замешательстве, никак не придет в себя. Немного как пришелец. Или как заложник. Тонкое ощущение… Чувствую, как сквозит, а точности не хватает… Так стоят носители другого мира, которые в силу какой-то детской, святой особенности до конца не понимают глубины пропасти.

– Здравствуй, хозяин. – Он обратился рабочим деловитым баском. – У тебя паяльной лампы, случаем, нет? А то подъемник заколел.

Звали его Гурьян. Оказалось, лодку он сварил недавно, и что-то у него подмерзло в самодельном подъемнике мотора. Без груза лодка сидит высоко, и мотор хватает воздух, поэтому он придумал телескопическое приспособление для отладки высоты. В телескопы накидало брызг, и они замерзли. Что-то в Гурьяне брезжило знакомое.

Я принес паялку, и мы прошли на корму лодки, оказавшейся необыкновенно добротной: широкая, корытообразная, с округло и очень аккуратно сваренными бортами. Гурьян отогрел блестящие телескопы – и устройство заходило:

– Ну вот, спасибо. Это… Сергей, хотел спросить. У вас никто, случаем, алюминий не варит? А то лодка у меня есть, заварить все собираюсь.

Я ответил, что не знаю, вроде бы нет. И что нужны специальные электроды.

Гурьян ответил, что про электроды в курсе, что приезжал брат с Луговатки, привозил, и что да, был урок. И у меня все согрелось внутри от этого старинного слова… Когда шли обратно по лодке, я увидел в ее носу, забранным сверху железом наподобие короба, отличную, черную с белым, собаку.

Гурьян спросил, нельзя ли от меня позвонить в город. Поднялись на угор, зашли в избу, разговорились. Выражался он толково и грамотно. Слушая его негромкий, воркотливый говорок, я наконец вспомнил, где его видел: это он спрашивал у Снежаны: «Хозяйка, в какую цену сапоги?» Есть-пить Гурьян отказался, и я спросил:

– Ты еще собираешься сюда?

– Да поди.

– Вот послушай, Гурьян, вот я знаю, если к вам придешь, вы всегда накормите, а мне-то как быть сейчас?

– Ну как? Я, допустим, если у тебя буду останавливаться, оставлю свою посуду. И все, – и перевел разговор: – Ягоду-то набрали нынче?

– Ну, набрал ведерко.

– Да ведерко – это че есть? Мы-то подходя набрали. – Он часто говорил это «подходя», видимо, в смысле «в подходящем количестве», «на подходе» к желаемому. – А ты не охотник?

– Нет, учитель.

– А… – ответил он с легким разочарованием. – Учитель – это хорошо. У нас тоже целое дело было, школу пробили и построили, и единицу учительску, учительшу, с Урала позвали.

– Из ваших?

– Ну.

Мне было необыкновенно интересно все, что касается старообрядчества, но я стеснялся спрашивать. Гурьян же относился к вопросам спокойно и отвечал емко и с достоинством. Оказалось, что воскресные службы – у них целое сельское мероприятие, на которое мужики одеваются в цветные глухие рубахи с поясками и кафтаны из черной ткани. Видя мой уважительный настрой, Гурьян разговорился, посетовал на ослабление традиции наставничества и поделился планетарными опасениями, обнаружив осведомленность в мировых делах и тревогу за Россию.

– Ты посмотри, че на свете-то творится! – говорил он с жаром. – А главное, к нам все это валит! Это же специально делается. Посмотри, что по телевизору… У нас в семье, знаешь, это все словом называлось – скверна. Скверна. Иначе не скажешь. – Он помолчал: – Ххе. Встретил тут… этих… баптистов… – и возмущенно добавил: – Вы кто такие? Нашей вере тысяча лет, она от поколения к поколению. А вы тут с брошюрами шаритесь! – и покачал головой. Потом помялся… Он часто мялся: захочет спросить – и пауза, смущение, напряжение. Гурьян помялся и спросил:

– Сергей, не знашь, собака кому не нужна, может, поспрашашь кого из охотников? Я привез одному, а он уехал с концами. В город. А мы-то договаривались. Правда, дорого встанет. Но кобель хороший. Эвенкийский. Сильных кровей. По соболю. И по зверю пойдет.

Я не понял, как произошло дальнейшее, и бывает ли, что слова орудуют вперед хозяина, но я вдруг сказал:

– А сколько надо денег? Я… возьму.

Он сказал, сколь рублев…

– Гурьян, ты подожди, я сейчас деньги принесу.

И вкратце объяснил про Эдю и мотор.

– Добро, – обрадовался Гурьян. – Ты тогда управляйся, а у меня еще тут дел подходя. А после я коло лодки буду.

Я пошел к Эде, у которого не было телефона. Того дома не оказалось. Встретила настороженная жена, проворчала, что он «не унимается» и что вроде бы «снюхался» с неким Три-Титьки-Мать, у которого он «пожизненно зависает» и где сейчас, видимо, и «зачекирился».

До конца не уверенный в покупке, я находился на перепутье и мог при усилении трудностей махнуть рукой. Но встретил Володю, который ехал на «шестьдесят шестом», свесив локоть в открытое окно. Володя спросил, почему я такой взъерошенный и кивнул – «садись». Я рассказал.

– Бери. Ты че! – Любящий свое дело, он ратовал за растущее число сторонников. – Я бы сам взял, да мне не надо. Тем более он по соболю. А я кулемщик. Гурьян он это… из них самый… путевый. Он и старостой у них.