— Операция «Скользящий»!

— Да, лорд. Не стоит напоминать, какие перспективы возникнут перед Корпорацией после того, как мы сможем понять механизм этого редчайшего эффекта и распространить оный на большое количество доверенных лиц. — Степлтон изложил ставшие известными сведения, полученные от находящегося на связи у Мануэллы агента, и добавил: — Увы, двое имеющихся сейчас у нас Скользящих… малопригодны для выполнения действий, отличных от простейших. Не ухмыляйтесь, профессор, сознавая свою правоту. Мы тоже ее признаем, но трудностей от этого меньше не становится.

Тормасов даже и не подумал стереть с лица ехидную ухмылку. Напротив, встал и раскланялся, напоминая о своем присутствии. Затем демонстративно достал из мятой пачки сигарету. Прикурил, заставив поморщиться не выносящего табачного дыма Степлтона и бросившего курить лорда Пэмсборо. Лишь после этого плюхнулся обратно в кресло и выдал:

— Я тут еще раз подумал… Если не хотите завалить любое дело в Скарлайге, не отправляйте туда тех двух дебилов, лишь по ошибке природы ставших Скользящими. Имбецил, какой бы силой он ни обладал, к выполнению нормальной работы не приспособлен. А если кто отплюнется тут политкорректностью, то я ему ее в задницу затолкаю! И утрамбую, чтоб обратно не полезло.

Стандартная выходка этого русского гения слегка развеселила Мануэллу и серьезно огорчила остальных трех присутствующих. Все же слишком разное воспитание было у привыкшего плевать на нормы «цивилизованного мира» славянина, темпераментной латины и трех других, словно бы отстоящих от них на многие и многие мили. А ведь всего полсотни лет назад…

Мысль Гонсалес была прервана словесным шквалом от Лехмана и Пэмсборо, забывшего про свою как бы невозмутимость. Степлтон поддерживал молча, но выразительно. Только метать в Тормасова громы и молнии… все равно что стыдить пробравшегося в курятник скунса. В лучшем случае проигнорирует, в худшем — обратит внимание и выдаст такую струю «внимания», что мало не покажется.

А после появилась другая мысль. Оставшиеся трое даже вопреки здравому смыслу пошлют на выполнение поручения именно тех двух никчемных кусков органики, пусть и в иной, нематериальной в виртмире форме. И это будет крах всей затеи.

Тут Гонсалес увидела, как Тормасов ей подмигнул. Намеренно, не с целью постебаться, поскольку лицо его на секунду стало предельно серьезным. И очень выразительным… Кивок в сторону трех остальных присутствующих, мина брезгливости и выражение недоумения. Говорящая пантомима, нечего сказать. Переводя в слова, это можно было выразить примерно так: «Они только мешать будут, но сейчас противоречить им не стоит. Пусть вляпаются в дерьмо опоссума, да понадежнее. Потом мы двое, мозги не потерявшие от излишней толерантности, останемся в выигрыше».

Вопли закончились, не принеся никакого результата. Глумливая рожа Петра Тормасова и безразличное к происходящему лицо сеньоры Гонсалес не поменялись. Потому директорат вновь вернулся к обсуждению проблемы. И снова заговорил Степлтон на правах председателя:

— Пусть прозвучавшие грубые и неправильные слова окажутся на совести профессора… Тихо-тихо, господа, не будем начинать заново. Есть место, нам известное, примерное время… О цели Скользящего мы догадываемся. Этого достаточно. Пусть мистер Хью Ондгсури и мистер Питер Хилл займутся проблемой. Их задача — захватить объект нашего интереса во время суматохи, которая непременно поднимется, доставить его в спокойное и защищенное место, после чего побеседовать с ним, изложив все плюсы сотрудничества. И минусы, если таковое не состоится.

— При всем уважении лично к вам, мистер Степлтон, какой смысл в том, чтобы натравить двух оболтусов на того, с кем мы хотим договориться?

— Они и будут договариваться, директор Тормасов. Им никто не поручает угрожать объекту или пытать его!

— Неужели? — хмыкнул тот в ответ на прозвучавшие слова. — А что бы вы подумали, если бы к вам, во время важного дела, вдруг ввалились двое незнакомых, но хорошо вооруженных и явно опасных громил с желанием куда-то вас потащить? Раскинули бы руки в радостном приветствии и пошли с ними пропустить стаканчик-другой в их любимом баре?

— Не прикидывайтесь клоуном, профессор!

— Позвольте, мистер Степлтон, — тут уже вмешалась и Мануэлла, не в силах переносить надругательство над здравым смыслом, — это не клоунада, а всего лишь прием философской школы софистов. Он называется «приведение к абсурду».

Председатель, за отсутствием молотка, постучал ребром серебряной ложки по стоящему рядом хрустальному графину.

— Они будут вежливы… по возможности. И у этого беглеца в виртуальность не то положение, чтобы показывать свой паршивый характер. Я так решил. Поэтому извольте оповестить наших Скользящих, поставить перед ними задачу и проследить за выполнением. Вы поняли, Тормасов?

— Единственное, что обещаю, — приволочь перед очи любого из вас этих существ. И выдать им задание, в письменном виде. Если они только буквы различать не перестали. А контролировать можете поручить Пэмсборо или Лехману. Сеньору Гонсалес я бы от этого избавил. Она и так добыла информацию. Ей будет слишком больно и обидно видеть, как вы ее профукиваете.

Тормасов просто нарывался — специально, намеренно. Природной склочностью подобное поведение не объяснялось, здесь виден был трезвый расчет. Лично ей виден, как начальнику аналитического отдела, привыкшей к разным интригам и умевшей распознавать большинство из них.

Казалось, он специально хоронит любые, даже небольшие шансы успешного окончания операции. Можно было подумать, что старый противник валит ее, но не получалось. Напротив, Тормасов всячески выводил ее из-под удара. Подчеркивая значимость доставленной Мануэллой информации «неправильное использование оной другими». Тайна!

Гонсалес еще долго мучилась неизвестностью. Закончилось обсуждение, если его вообще можно так назвать, данной операции; были отданы необходимые приказы. Затем прошлись всем директоратом по делам финансовым, научным, организационным. И лишь после всего этого ей удалось отловить профессора в коридоре и, схватив за руку, оттащить в один из небольших кабинетов. Там она врубила постоянно носимый с собой генератор помех, сводящий с ума «жучков», и прошипела:

— Что это было и зачем?

— Нормальная реакция на глупость, Мануэлла. Я предпочитаю ум глупости. Лучше уж выносить твой несносный характер и излишне прямолинейные и жесткие методы, чем вопиющую некомпетентность других… Один сегодняшний спектакль многое расставил по своим местам. Логика принесена в жертву невнятным химерам.

— Это ты про привлечение двух наших дурачков. Неизбежного провала можно было избежать, будь ты менее ядовитым в речах.

Тормасов одной лишь гримасой показал, что его такой вариант совершенно не интересовал.

— Лучше ужасный конец, чем ужас без конца. Надо менять подход, а не оттягивать неизбежное. Осмотрись вокруг, Мануэлла, а потом и решай, что следует делать. Если появятся мысли — звони или приходи. Неделя у тебя есть… И будь умной, не лезь в то дело, которое так тщательно пытаются завалить наши коллеги. Пусть нырнут поглубже в собственные отходы прогрессивной жизнедеятельности.