— Почему в роте процветает дедовщина?! Кем и за что столь жестоко избит солдат? Где, вашу мать, в это время были вы и командиры взводов?!

Старший лейтенант стоял как в воду опущенный, боясь лишним словом вызвать еще большее недовольство начальства.

Случившееся ночью повторное избиение Гвоздева стало для ротного полной неожиданностью. Он посчитал инцидент исчерпанным, но синяк под глазом, оказывается, был только его началом. Это, конечно, «дембеля», которых в шутку он иногда называл головорезами, поупражнялись в рукопашном бое, да так, что парень попал в реанимацию и теперь за его жизнь борются врачи. Это уже беспредел, за который в суде по всей строгости закона придется отвечать. Офицер чувствовал себя виноватым: ведь сдержи он данное поварихе обещание и проведи расследование, выяви зачинщиков первой драки, вряд ли они посмели бы вновь дать волю рукам. А теперь командир дивизии готов его, боевого офицера, смешать с грязью.

С выговором о неполном служебном соответствии и в скверном настроении вернулся старший лейтенант Захаров в расположение роты. Теперь настал его черед согнать на подчиненных всю накопившуюся злость от пережитого унижения.

Поставив в строй всех, кроме внутреннего наряда, ротный тяжелым взглядом окинул разведчиков, а затем разразился трехэтажным матом. Теперь уже он напоминал не тигра — раненого быка на корриде, в отместку за причиненную боль готового сокрушить всех и все вокруг. Потом, оставшись с «дембелями» и не услышав от них признательных показаний, Захаров неожиданно рыкнул:

«Боевая тревога! Газы!»

Тут же строй распался на десяток хаотичных движений. «Дембеля» забегали как молодые лоси. Облачившись в полную боевую экипировку и противогазы, они стали нарезать круги по пыльной дороге, опоясывавшей расположение полка. Лишь часа через полтора непрерывного бега по сорокаградусной жаре ротный дал отбой. Намотали они километров пятнадцать. Пот заливал раскрасневшиеся лица разведчиков, которым служить оставалось самое большее — месяц. Этот неплановый, унизительный марш-бросок на глазах у «салаг» они запомнят надолго, может, на всю жизнь.

Затем почти сразу — душевный разговор. Захаров быстро вошел в роль следователя, проявил себя тонким психологом, знатоком солдатской души, пообещав за откровенность достойно поощрить каждого. Возвращаться с войны домой с плохой характеристикой да еще в последнюю очередь, понятно, никому не хотелось. И некоторые «дембеля» перестали играть в молчанку. По крупицам, отдельным сведениям к концу дня сложилась у офицера более-менее цельная картина произошедшего в роте неуставняка, получившего столь широкую огласку. Идею проучить «правильного» Гвоздева, у которого даже нашлась заступница, первым озвучил Коновалов, которого поддержали Дмитрук и Немиров. Эта троица, накурившись трофейного чарса, и устроила прямо в палатке в полночь показательную экзекуцию с целью перевоспитать строптивого «черпака», позорящего разведку. Он попытался оказать сопротивление, за что и получил по полной программе. В суматохе да темноте не сразу поняли, что Гвоздев отключился, потерял сознание. Хорошо, что сосед по койке однопризывник Рябушев это заметил, забил тревогу. А то окоченело бы тело к утру. Сейчас есть надежда, что врачи спасут парня.

Известие о повторном, еще более жестоком избиении Гвоздева повергло Ольгу Рязанцеву в шок. Узнав, что он в реанимации, она не смогла справиться с нахлынувшими эмоциями и по-бабьи от бессилия расплакалась. У нее не укладывалось в голове: как можно до полусмерти избивать своего же соотечественника, сверстника-однополчанина, с которым завтра идти в бой?

Опытные военные врачи спасли жизнь рядовому Гвоздеву. Через месяц его выписали из госпиталя, но в свое подразделение он уже не вернулся. Оказался в комендантской роте в хозяйственном взводе. Тут служба совсем другая, да и физические нагрузки несравнимо легче.

Столовая — один из объектов, за которым закрепили хозвзвод. Как же она обрадовалась, вновь увидев своего Василька! Вместе с несколькими солдатами, выделенными в помощь, он таскал со склада продукты, три раза в день мыл посуду, убирал столы (официантки были только в офицерской столовой). Когда выпадало свободное время, заходил к ней, в варочный цех, поболтать. Им было хорошо вдвоем. Вася интересовался кулинарными рецептами: ему нравилось самому готовить. Поэтому, как ребенок, радовался, когда изредка выпадала такая возможность. А однажды признался:

— Знаешь, какое любимое блюдо было у меня в детдоме? Обыкновенная яичница-глазунья. Может, потому, что давали нам ее почему-то очень редко.

Так, невзначай, Ольга узнала, что нету Васи Гвоздева на белом свете никого. Распутная мать, нагуляв наследника фамилии, оставила мальчика на произвол судьбы в роддоме. Словно почувствовав себя брошенным, рос он болезненным ребенком. А мамой по очереди называл заботливых детдомовских теть — нянь и воспитательниц.

После школы окончил ПТУ, получил специальность газоэлектросварщика. С охотой пошел в армию, в которой надеялся найти опору в жизни. Когда услышал в военкомате, что включен в команду, которая направляется в Туркестанский военный округ, было все равно. После «учебки» оказался в Афганистане. И начались суровые будни в разведроте.

«Мир и впрямь тесен, коль мы, оба с Урала, в Афгане встретились, — удивлялась про себя Оля. — А ведь она хоть и не детдомовка, но также одинока. Ни мужа, ни детей нет. Мать пять лет назад тяжело заболела и умерла, а у отца давно уже другая семья».

— А ты, Ольга, как я погляжу, все со своим солдатиком воркуешь. Как, первое блюдо у нас готово? — откуда-то из-за спины пробасил прапорщик Квасов, которому, похоже, не терпелось снять пробу с борща. А может, и не только с него. До женского полу начальник столовой был охоч. Как-то пробовал найти индивидуальный подход и к Рязанцевой, да только отшила она его быстро. Теперь в прапорщике, видимо, проснулась мужская ревность.

Вася другой, кристально-чистой души человек. Он еще наивный мальчишка, по сути, только вступающий в самостоятельную жизнь. Ему еще предстоит многое узнать, в том числе и в отношениях с женщинами. Тут он вообще профан. Но эти уроки постигаются быстро: было бы желание.

Он даже целоваться не умеет. Вечером, перед закрытием, когда они в столовой остались совсем одни, Василек робко чмокнул ее в щечку и покраснел, как рак.

— Да ну тебя, — улыбнувшись, притворно отмахнулась от приятных приставаний ухажера Оля.

В другой раз он поцеловал ее уже в губы, слегка дав волю рукам. Нежное прикосновение к груди неожиданно взволновало ее плоть.

Ничего больше она ему не позволяла, хотя завистливые бабы, судача по углам, уже уложили их в постель. А иные чересчур любопытные и бесцеремонные, не стесняясь, о свадьбе спрашивали. Ох уж эти, шурави-ханум, злилась в душе Оля, кого хочешь десять раз на день поженят и разведут. Сплетничают же потому, что каждой хочется быть хоть чуточку любимой и счастливой. Вот и сочиняют всякие истории.

С Васильком они теперь виделись каждый день. Солдатская столовая, ее работа, стала местом их встреч. От присутствия рядом любимого человека повару Ольге хотелось летать. Она боялась только одного: командирского решения о переводе рядового Гвоздева на какой-то другой участок. Впрочем, служить ему оставалось недолго: до весны. Она еще ничего не решила, как и он. Осторожно, чтобы ненароком не вспугнуть прилетевшую к ним птицу счастья, заговорили о ближайшем будущем.