Разин молча опускает голову, признает свое поражение... И поддергивает на руках велосипедные перчатки. Он всегда их поддергивает, чтобы кулак жестче чувствовать. А когда злишься, кулак сжимается сам собой... С силой и хрустом суставов...

След в пещере, догадываясь, что это будет именно указующий след, намеренно оставил Леня Борман. Он воспользовался тем, что боевик, идущий последним, споткнулся и толкнул его в спину. Лёня сделал вид, что тоже пытается удержать равновесие, и шагнул на снег, нанесённый из отверстия в потолке. И сразу же вернулся на середину. Вовремя, потому что оборачивается Талгат и светит фонарём, выясняя, что за шум раздался за спиной.

– Осторожнее, – говорит он, и снова устремляется вперёд. – Здесь обходите середину. По камням идти. Тропа заминирована.

– Я знаю, – кивает Азиз.

Устье пещеры встретило их свистом ветра и снежной кутерьмой, за которой ничего не видно. Руку вытянешь – свои пальцы, и их-то увидеть не сумеешь. Остановились все вместе. Выглядывают, не решаясь начать спуск. Ни один здравомыслящий человек не рискнёт в такую погоду блуждать по горам. Только от отчаяния, от верной смерти спасаясь...

Или от плена, от тюрьмы...

– Замыкающий... – оборачивается Талгат. – При попытке пленников к бегству стрелять сразу... Опусти предохранитель...

Идти с опущенным предохранителем автомата – мера чрезвычайная. Тем более на такой сложной дороге. Поскользнешься, споткнешься, ногу не так и не туда поставишь, упадёшь – автомат может сам выстрелить. Но это жесткое предупреждение. И сказано оно таким голосом, что не захочешь, а поверишь в серьезность намерений.

Талгат вытаскивает из-под куртки моток тонкого, но прочного альпинистского каната.

– Завязывать не обязательно. По два витка вокруг пояса... Этого хватит. И не выпускать из рук... Кисти в рукава. Держаться через рукав. Пальцы беречь! Ноги...

Он только сейчас освещает фонарём и осматривает ноги компьютерщиков.

– Шайтан!.. Какой дурак привёл их так? Они же без ног останутся, стоит только сесть на пять минут в сугроб... Теперь из-за чьей-то небрежности мы не можем себе отдых позволить... Они не нужны мне подыхающие... Они нужны мне здоровые...

Азиз что-то объясняет на незнакомом языке, оправдываясь. Азиз подчиняется Талгату не только как спасителю. Он получил такой приказ. И знает, что этот приказ обязан выполнить, иначе неприятности ждут всю его семью. У тех, кто этот приказ отдал, руки такие длинные, что и в Иордании достанут из-за самого высокого забора.

– Ладно. – Талгат не из тех, кто будет долго объяснять очевидное. – Погреться и перевести дыхание можно будет только в одном месте. В нормальное время это полтора часа хода. Сейчас – четыре часа, не меньше. Вперёд...

И он первым шагает в белую тьму...

* * *

Четыре часа... Были они в прошлом, есть они в настоящем или болтаются в непонятном будущем?.. Есть они или нет их?.. Вообще – реальны ли они сами, реален ли мир вокруг?.. Время потерялось... Потерялось, как монетка, выпавшая из дырявого кармана. Порой кажется, что оно идёт назад, что оно торопится, с устойчивой скоростью проворачивая в обратную сторону стрелки часов... Или что оно закручивается по спирали... Или это вообще одно и то же – вперёд, назад, вверх и вниз, вправо и влево, по спирали, по вектору, нестись и нестись, стоя на месте...

И нет даже возможности на часы посмотреть.

Борман дважды пытается это сделать. Бесполезно... В вечерней или в ночной черноте поднести руку с часами к лицу – что проще, подноси и смотри. В белой тьме руку ветром отрывает вместе с часами. И ничего не видно. Не понимаешь потом, есть у тебя рука или нет. Может, и голову уже унесло... Сейчас бы платки на голову, те самые, арабские, которыми укутывали их недавно по приказу Азиза. Но платки потерялись там, в лазе, когда завалило часть группы, или потом потерялись, когда через другой лаз пробирались второпях, или даже ещё позже, когда бежали в полумраке, подталкиваемые стволами автоматов. Тогда платки смотреть мешали. Сейчас бы они не помешали, сейчас всё равно можно идти с закрытыми глазами. Главное, верёвку не выпускать, потому что Талгат, идущий впереди, тянет за собой весь маленький отряд. Как на буксире тащит. И ещё важно руки почаще менять. Отмерзают пальцы, что держатся за канат. Чувствуешь, пальцы занемели, меняй руку, иначе без пальцев останешься. Пальцы для компьютерщика – рабочий инструмент.

Как можно в такой снеговерти понимать, куда идёшь? Дороги здесь нет. Её просто не может быть. Не существует дороги, как не существует всего остального, как не существует тех четырёх часов, отпущенных на преодоление какого-то участка. А Талгат идёт сам, идёт уверенно, без сомнений, и тащит, натужно упираясь, остальных на канате. Если силы кончатся, если упадёшь и не сумеешь встать, он всё равно будет тащить. Будет снег забивать лицо, за шиворот снег завалится, а Талгат, кажется, так и будет упрямо выполнять эту непосильную для нормального человека работу.

Борман переставляет ноги, даже не чувствуя, что делает это. И только нечаянно замечает, что упирается в чью-то согнувшуюся спину. Пытается рассмотреть, что произошло перед ним. И видит кого-то рядом с этой согнувшейся спиной Каховского. Это Талгат. Он подталкивает Мишу куда-то, заставляет согнуться сильнее.

Оказывается, они входят в грот, расположенный на склоне горы. Как, каким образом не сбился с пути ведущий – это уму непостижимо. Куда он смотрел, когда фонарь сквозь пургу не может своим лучом пробиться дальше, чем на расстояние вытянутой руки? Смотреть бесполезно. С закрытыми глазами идти – результат был бы тем же самым. Но он привёл...

Борман даже на колени встал, чтобы в грот вползти. И вполз.

Там тесно. Они едва уселись у стены, прижавшись друг к другу. У другой стены, рядом с выходным отверстием, сложены дрова. Талгат с Азизом начинают костёр разводить. Дрова сухие, смолистые – еловые поленья. Огонь вспыхивает, даёт тепло. Руки сами тянутся к трём полешкам, поставленным в виде треноги. Слабое пламя, но жаркое. Хорошо бы ещё дров подбросить – рука одного из боевиков тянется к полену, но Талгат бьёт по этой руке.

– Хватит... Дрова на целую зиму запасены...

Боевик – араб, по-русски не понимает и смотрит на Талгата вопросительно. Азиз переводит слова.

– Значит, Разин там... И Сохно там же... Если там Сохно, то обязательно и Согрин, если ещё жив... – говорит Талгат. – С Сохно я побеседовал... Хорошо бы не беседовать с Разиным...

– Они не дураки, – качает головой Азиз. В такую погоду носа из пещеры не высунут.

– Это точно... Они даже не знают, в какую сторону мы двинулись – к границе или в Россию...

Грот быстро наполняется теплом, а ещё быстрее – дымом. Входное отверстие расположено низко. Дыму, чтобы выйти, приходится сначала подниматься до потолка, потом заполнить верхнее пространство, заставляя людей глотать душистую горечь и тереть воспалённые глаза. И только потом он добирается до выхода, где ветер, идущий вскользь, образует тягу и уносит его.