Бросив взгляд на поле, Слобода увидал на нем маленькую фигурку — тщедушный мальчишка в долгополом пиджаке, подпоясанном веревкой, неспешно вышагивал к лесу, неся в руке казавшийся большим топор. Не спуская с мальчонки глаз, Семен перебрался ближе к тому месту, где тот должен войти в кусты.

Вскоре мальчик оказался совсем рядом. Уже можно разглядеть, что он тощенький, круглолицый, с бледным веснушчатым лицом. Помятая шапчонка надвинута на бровь, губы посвистывают — видно, доволен прогулкой и ничего не опасается.

— Эй, паренек! — показываясь из кустов, осевшим голосом позвал его беглец.

Мальчишка встал как вкопанный и с явным испугом уставился на неизвестного человека, готовясь завопить от страха. Заметив это, Семен показал ему свои пустые руки и тихо сказал:

— Немцы у вас есть?

Паренек отрицательно мотнул головой и сделал шаг назад.

— Погоди, — остановил его Слобода. — Станция далеко? Да не бойся, я свой, из плена бежал. Ночью, когда бомбили.

Мальчик недоверчиво поглядел на него и сделал еще один шаг назад.

— Хлеба принеси, — попросил пограничник, устало опускаясь на землю.

— Дядь, станция тридцать верст отсюда, — шмыгнул носом парнишка. — Ты откудова бежал-то?

— Из Немежа, — глухо откликнулся Семен. — Уцепился за вагон, а потом спрыгнул, и лесом. Всю ночь и день шел.

— Ага, — подошел ближе мальчик, — а речка была?

— По льду перешел, — беглец понял, что малец проверяет. — Сломил слегу и перешел. Еще утром. Хлеба принеси, если есть. Оголодал я.

— А сам-то кто будешь? — совсем по-взрослому расспрашивал парнишка. — Из каких?

— Летчик, — привычно солгал Слобода. — Потом партизанил. У вас партизаны есть?

— Не, — усмехнулся мальчик, — староста есть, полицаи, бывает, приезжают, а партизан не видали. Ты это, дядя, полежи покудова, а я хворосту наберу и схожу домой за хлебом. Подождешь?

— Подожду, — прикрыл глаза пограничник. — Только не говори никому, что меня видел, ладно?

Не услышав ответа, он открыл глаза, но мальчишка уже исчез. На поле его тоже не было. Куда же он делся? И что теперь делать — ждать обещанного хлеба или убираться отсюда подальше, пока малец не привел старосту?

Пока он раздумывал, где-то в стороне раздались голоса. Приподнявшись, Семен увидел своего мальчишку вместе с высокой женщиной в телогрейке и мужских сапогах. Лицо ее было хмурым. Не дойдя до лежавшего на земле беглеца нескольких шагов, она остановилась.

— Вот, этот, — показал на Слободу мальчик.

— Вижу, — буркнула женщина. Она подошла ближе, наклонилась и положила на колени беглеца небольшой кусок темного хлеба и маленькую вареную картофелину. — На! Больше тебе нельзя. Возьми вот.

Она сунула ему в руки старый облезлый треух. Увидев его изувеченные ладони, жалостливо скривилась и сама помогла надеть шапку на голову.

— Дотянешь дотемна? — участливо спросила женщина. — Засветло в деревню нельзя, увидят.

— Попробую, — слабо улыбнулся в ответ Семен и потерял сознание.

* * *

Придя в себя, Слобода увидел над головой некрашеный деревянный потолок, на котором слабо колебались тени от коптилки. Голова казалась странно легкой и, подняв руку, чтобы ее ощупать, он обнаружил, что острижен наголо и кожа смазана чем-то пахучим и едким. Ладони были перевязаны чистыми тряпицами, а ссадины на лице покрыты слоем какого-то жира.

— Очнулся? — наклонилась над ним женщина. — Слава Богу, я уж думала, совсем обеспамятел.

— Где я? — прошептал Семен.

— А у нас, — поправляя укрывавшее его старенькое одеяло, объяснила хозяйка. — Мы тебя с Колькой из лесу приволокли. Волосья я твои обстригла и одежу сожгла. Вши на тебе сидели. Одели вот в мужнино, почти впору пришлось. Голову я тебе от гнид смазала нашим деревенским снадобьем, а на лицо немного барсучьего сала нашла. Прятала, думала, пригодится, вот и пригодилось. Ты лежи. Звать тебя как?

— Семен, — через силу улыбнулся пограничник. — Я-то думал, бросите.

— Как можно, — вздохнула хозяйка, — вдруг и мой где мается? Как ушел в сорок первом, так и слуху нет. Одна с детишками бедую.

— Партизаны где? — пытаясь приподняться, впился в ее лицо взглядом Слобода.

— Какие тебе партизаны, — она прижала его к подушке. — Ты уж второй день без памяти. Да и нету их здеся.

Она сунула ему в руки кружку с теплым отваром, поддерживая под голову, помогла выпить. Потом дала кусочек хлеба.

Глядя, как он ест, ворочая на худом, обтянутом кожей лице челюстями, как жерновами, наслаждаясь почти забытым вкусом пусть и плохого, но хлеба, хозяйка горестно подперла щеку рукой и вытирала концом темного платка редкие слезинки, катившиеся по щекам. Скосив глаза, Семен заметил притулившегося на лавке в углу Кольку и рядом с ним удивительно похожую на мать девчонку с торчащими в стороны тощими косичками.

— Детки мои, — вздохнула хозяйка. — А ты женатый?

— Не успел.

— И-и, — всплеснула она руками, — так и жил бобылем? Который же тебе год?

— Двадцать три.

Хозяйка снова вздохнула и недоверчиво покачала головой — что же война делает с мужиками, разве ему дать двадцать три? На полсотни тянет, если не больше, а оказалось, совсем еще молоденький. Молоденький, но седой, лицом на старика похожий, кожа да кости. И как только сумел от немцев удрать? Намыкался, поди, бедняга.

— Партизан правда нету? — млея от непривычной сытости и тепла избы, снова спросил Семен.

— Были недалеко, да ушли куда-то. Немцы тут за ними сильно гонялися, — забирая у него кружку, ответила хозяйка. — Самолеты ихние над лесом летали каждый день, высматривали. Потом полицаи и жандармы дороги перекрывали, войска в лес посылали. Ну, партизаны и ушли, а куда, не знаю. К нам и не заходили они никогда. Да зачем тебе, неужто опять воевать хочешь? На себя бы глянул, страсть смотреть! Ховаться тебе надо, не ровен час увидят и прибьет немчура. Вот отоспишься, я тебя в подпол отправлю, пока в силу не войдешь.

— Некогда ховаться, — Слобода с трудом сел. — Если партизан нету, то в город мне надо.

— Какой тебе город! Сцапают! — поджала губы хозяйка.

— И все-таки надо, — упрямо повторил Семен. — Далеко до него?

— Порядком. По железке все тридцать верст, а ежели проселками, то и в половину уложишься. Да не дойти тебе, лежи уж, покудова на ногах не научишься стоять, а там увидим.

Слобода хотел оказать ей, что время не ждет, а душу давит чужая тайна, неисповедимыми военными путями ставшая и его тайной, которую он обязательно должен отдать надежным людям, чтобы спасти многие жизни, тысячи жизней, сообщив о страшном, непростимом грехе предательства своих в самую тяжкую годину.