Неудержимым вихрем рванули славянские тьмы, покатились валом огненным по земле вражеской. Запылали хазарские сёла, скирды, хлева и конюшни. Горело всё, что гореть могло, а то, что не могло, разрушалось русами, кои в скорбном гневе творили то, что под силу только былинным витязям.

Эту ярую силу чуяли хазары и с появлением Святославовой конницы в великом страхе бежали прочь, а те, кто не успевал бежать, топились в реках, бросались на мечи, вешались на порогах изб, ибо не было никому пощады в тот час ужасной Мсты.

Горе горькое приспело земле Хазарской! Закружился над степями придорожный прах, гонимый Стрибогом, поднялись до Сварги пожарища, полетели зги огненные на жилища, заплясал по ним Огнебог, затрещал, поглощая хаты, сараи, сеновалы. Далеко протягивал он свои руки, и, лишь касались чего его огненные персты, тотчас всё начинало полыхать.

Седмицу скакал Святослав с войском по полям, седмицу оплакивал друга и истреблял хазар и, убивая, не мог насытиться местью. И вызывал витязей хазарских на поединок, а те не шли, поскольку чем сильнее витязь, тем острее в нём чутьё бойцовское, которое позволяет узреть силу противника ещё до схватки. Видели они и чувствовали силу ярую Святославову и понимали, что человек супротив этой силы – ничто. Потому стремились спастись бегством, а Святослав в неистовстве своём гонялся за ними и ежели настигал, то предавал мгновенной смерти, снимая с плеч буйны головы либо рассекая вражеских седоков вместе с доспехами единым махом аж до сёдел. И был он страшен в своём скорбном гневе, как сам Перун, так что и дружинники с темниками его боялись. Не решались сказать о том, что устали их кони, и сами они от сумасшедшей этой непрерывной рубки едва на ногах держатся. Святослав же не отдыхал вовсе, ни сна не ведал, ни пищи не принимал, только коней требовал менять чаще.

Как-то на коротком привале к безмолвно сидящему на траве у небольшой степной речушки Святославу подскочил дозорный и доложил, что прискакал хазарский посланник и просит встречи с урусским князем.

– Пропусти! – велел Святослав.

Вскоре показался хазарин в сопровождении четверых дозорных русов.

Святослав поднялся. Хазарин осадил коня, соскочил на землю, стал перед князем и молвил славянской ломаной речью:

– Великий Каган послал меня передать: хватит гулять вам по нашей земле, жечь сёла, топтать посевы, убивать людей. Спросить велел: чего хочешь ты, князь киевский?

Посол был коренаст, крепок, будто вырезан из дубового комля. Несмотря на то что проделал долгий трудный путь, с коня соскочил легко, а на прокалённом степным солнцем да ветрами челе читалась решительность и собранность. Князь хоть и был мыслями далече, но внутренним чутьём, которое никогда не дремало в нём, ощутил в хазарине доброго поединщика с мягкими и точными движениями.

– Чего хочешь ты, князь киевский? – наконец дошёл до Святослава вопрос посланника.

Пронзительно взглянув на хазарина, князь подумал, что лучше было бы сейчас схватиться с ним в честном бою, да жаль, нельзя так поступать с посланниками. Вслух же тихо и горько сказал:

– Горицвета живым видеть хочу…

Посол, не поняв слов урусского князя, вопросительно взглянул на него.

Святослав, окончательно выйдя из задумчивости, заговорил громко и чётко, глядя прямо в бездонно-чёрные очи посланника:

– Хочу я, чтобы Каган ваш отдал мне славянских данников, отпустил немедля всех отроков, а землю ту, что захвачена хазарами, опять бы Руси вернул! А не захочет, – Святослав сделал выразительную паузу, рука его сильно сжала рукоять меча, а в очах сверкнули молнии, – будем сражаться в поле, до последнего!

Хазарин помолчал. Затем молвил, старательно подбирая слова:

– Подумай, князь, сколько плачущих вдов и сирот будет в вашем Киеве, сколько калек и нищих, – никого Каган не помилует! Ибо много нас, как песка в море, много, как звёзд на небе, и тьмы наши посеют смерть…

– Наши вдовы в Киеве не плачут, – отвечал Святослав, – вдовы павших воинов своими мужьями гордятся за то, что они приняли благую честь в войске Перуновом! И сирот в Киеве нет, потому как обо всех дружина княжеская печётся и всем необходимым их наделяет.

– Подумай, князь, – не унимался посол, – сколько крови прольётся, сколько нажитого разрушится, – ни вам, ни нам то не надобно…

– Кровь свою мы прольём за братьев наших, что томятся в вашей Хазарщине, которых вы делаете рабами, мучаете и продаёте на торжищах, – прервал посланника Святослав. – Ну а добро уничтожится, что ж, новое наживём, была бы сила да руки. Да и что о добре торговаться – не купцы мы, а воины. И не будет у нас с вами мира, пока не отдадите всю землю нашу!

Святослав произнёс последние слова резко, как отрубил, и отвернул лик от посла, давая тем самым понять, что разговор окончен.

На обветренных скулах хазарина заходили желваки, а в сузившихся очах сверкнули хищные искры. Но ничем более не выразил своих чувств посланник Кагана, а лишь сложил на груди руки и склонился в глубоком учтивом поклоне.

И тут произошло то, чего никто не мог ожидать. Отвесив поклон, хазарин не попятился, по обыкновению, назад, но, подобно стреле из тугого лука, ринулся на русского князя. На солнце блеснул короткий клинок, зажатый в крепкой руке для верного, отточенного удара. Бросок был так стремителен, что охоронцы не успели даже подскочить.

Только князь или боковым зрением успел заметить метнувшегося в его сторону противника, или ярая сила, в которой он пребывал, сделала своё дело, но в последний миг, когда смертельная сталь едва не коснулась неприкрытой шеи, Святослав успел отпрянуть. И нож, звякнув о кольчугу на груди, соскользнул и уже на излёте вошёл в левое бедро. И тут же князь ответил молниеносным ударом в челюсть, да так, что посланник рухнул словно подкошенный. На него сразу же навалились охоронцы, накрепко прижимая к земле и одновременно заламывая руки за спину. И только когда хотели приподнять, увидели, что хазарин мёртв.

– Ого, – заметил один из воинов, – князь-то порешил его одним махом!

Поднялись шум и суета. Стременной побежал и принёс в шеломе родниковой воды, помог князю разорвать штанину и промыть рану, из которой обильно текла кровь. Затем Святослав велел подать ему иглу с пеньковой нитью и, сведши края пореза, сам себе зашил его, не проронив при этом ни стона, ни оханья. Затем рану обложили травой-порезником и завязали, чтобы быстрей заживала.

Когда всё было сделано, князь, прихрамывая на раненую ногу, подошёл к своему коню, готовый снова сесть в седло и продолжить сумасшедшую кровавую скачку по хазарской земле, да тут к нему подошли сразу несколько темников.

– Постой, княже! Людям и особенно коням отдых нужен, ведь вторую седмицу почти без сна, вои на скаку засыпают, а кони уже и скакать не могут, совсем обессилели!

– Да и тебе тоже погодить со скачкой нужно, дай хоть пару дней, чтоб рана немного затянулась, а то растрясёшь сейчас, потом больше времени потеряешь, самому про то лучше нас ведомо.