Он служил на должности заготовителя продовольствия для флота, затем чиновником для сбора налоговых недоимок, объездил всю Андалусию, общался со множеством людей.

По обвинению в растрате (предполагается, ложном) ему довелось провести несколько лет в тюрьме, где он начал писать развлекательный по первоначальному замыслу роман «Хитроумный гидальго Дон Кихот Ламанческий». Кроме того, написал несколько пьес, новеллы и другие сочинения. Незадолго до смерти он постригся в монахи.

Его Дон Кихоту суждено было бессмертие. Сервантесу удалось показать трагикомичный финал эпохи рыцарства, здравый смысл и лукавую наивность крестьянина-оруженосца Санчо Пансы и «рыцаря Печального Образа» – мечтателя, благородного идеалиста, который смешно и нелепо выглядит в мире жестокости, пошлости, подлости и корысти.

Правда, в предисловии к своему роману Сервантес называет своей целью противодействовать тлетворному влиянию рыцарских романов. Исходя из этого можно было бы «Хитроумного гидальго…» отнести к жанру пародии. Однако произведение совершенно определенно не укладывается в эти рамки, да и автор не скрывает своей симпатии к главному герою. Не случайно даже Санчо Панса проявляет немало самоотверженности, оставаясь верным своему господину не из корысти или боязни наказания, а из чувства глубокого уважения к подлинному рыцарю – отчасти безумному, отчасти наивному, так и не желающему осознать, что век рыцарства уже позади (да и был ли он таким, как описано в романах?) и теперь настала пора цирюльников, ловкачей, беспринципной черни. Конечно же «Дон Кихот» – преодоление рыцарских романов, перевод этого жанра из виртуального мифологического пространства в земную реальность. По словам испанского философа XX века Хосе Ортеги-и-Гассета, «видеть произведение Сервантеса как полемику с рыцарскими романами существенно важно для эстетики. В противном случае мы не сможем понять то необыкновенное обогащение, какое испытало искусство литературы в «Дон Кихоте». До сих пор эпический план (пространство вымышленных героев) был единственным… Теперь, однако, воображаемое отходит на второй план. Искусство приобретает еще один план, как бы увеличивается в третьем измерении, получает эстетическую глубину, которая, как геометрическая, требует многомерности. Мы уже больше не вправе сводить поэтическое к своеобразному очарованию идеального прошлого или к неповторимому, извечному интересу, присущему приключению. Теперь мы должны возвести современную действительность в ранг поэтического».

Ортега едва ли не первым назвал роман Сервантеса трагикомедией, в которой герой «переходит из унылого зала таверны в мир сказки», переживая приключения одновременно и в своем пылком воображении, и в действительности, заявляя гордо: «Волшебники могут отнять у меня счастье, но воли и мужества им у меня не отнять».

Возможно, в «Хитроумном идальго…» представлен парадоксальный вид фантастического реализма, пронизанного доброй и горькой иронией. Пожалуй, даже реализм преобладает; не даром же суровый классик данного направления XIX века Флобер признавался, что «обнаруживает свои истоки» в этой книге.

Наконец, особо отметим один важный аспект, на который обычно не обращают внимание: в романе Сервантеса едко показано, как могут повлиять литературные сочинения на человека, далекого от реальной жизни. Дон Кихота можно считать одним из первых образов «зомбированного» человека, сознание которого наркотизировано, изменено искусственно. У него сложилась четкая установка – как говорят психологи, которой он следует неуклонно, невзирая ни на какие обстоятельства и препятствия. Она заставляет его видеть то, что существует лишь в его воображении, принимая эту мнимость за действительность. К чести героя, его установка самая возвышенная, гуманная, благородная.

Немецкий писатель Томас Манн в эссе «Путешествие по морю с Дон Кихотом» писал: «Конечно, Дон Кихот безрассуден – увлечение рыцарскими романами сделало его таким; но этот являющийся анахронизмом образ в то же время служит источником такого подлинного благородства, чистоты, такого изящества, такого внушающего искреннюю симпатию и глубокое уважение достоинства всего его облика, и физического, и духовного, что к смеху, вызываемому его «печальной», его гротескной фигурой, неизменно примешивается удивление и почтение, и каждый, кто встречается с ним, ощущает, недоумевая, искреннее влечение к жалкому и вместе с тем величественному, в одном пункте свихнувшемуся, но во всем остальном безупречному дворянину».

И возникает вопрос: а если в нашем мире глупо и невозможно оставаться такими, как Дон Кихот? Если столь прекрасные люди встречаются только в виде литературных образов и не имеют никакого отношения к действительности, исключая обитателей психиатрических лечебниц? Но тогда какой смысл существования людей в этом мире, если у них подвергаются осмеянию, глумлению и полному искоренению вое наилучшие движения души?

И другой вопрос: а не является ли современное общество «зомбированным» электронными средствами массового управления сознанием? Но только внушаются установки низменные, рассчитанные на потребителей материальных благ и приспособленцев, способных только прислуживать имущим власть и капиталы. Но разве такие существа достойны счастливой жизни?

Уильям (или Вильям) Шекспир родился в городе Стратфорде, в семье ремесленника-перчаточника. Учился, по-видимому, в местной школе, штудировал Библию… Впрочем, о его жизни до 1592 года сведения очень скудны. Рано женился на дочери богатого фермера, у них родилась дочь, а затем близнецы, которых назвали Гамлетом и Юдифью.

В ту пору в Англии вошли в моду театры. Возможно, Шекспир принимал участие в любительских спектаклях, а при случае уехал из родного города, примкнув к бродячим артистам. Тогда же начал писать пьесы. В Лондоне, работая в одной из театральных трупп, он приобрел богатого и влиятельного покровителя – графа Саутгемптона, которому посвятил поэмы «Венера и Адонис» (издана в 1593 году) и «Лукреция».

Шекспир вошел в состав труппы лорда-канцлера как актер и драматург. Росла его известность, а с ней и богатство; он стал совладельцем нового театра «Глобус», приобрел недвижимость. Период усиления могущества Великобритании при Елизавете I совпал с расцветом творчества Шекспира. Он писал комедии и трагедии, создал цикл сонетов, а незадолго до смерти вернулся в Стратфорд и умер в кругу семьи.

Правда, время от времени всплывают – отчасти искусственно, ради сенсации – версии о неведомом авторе, создателе гениальных пьес, приписываемых Шекспиру. Особенно усердствуют в этом отношении те, кому кажется невероятным, что одним из величайших драматургов мира мог быть не блещущий знаниями малообразованный актер. На его место пытаются поставить знатных и весьма просвещенных графов Оксфорда, Ретленда, Дарби, лорда Стренджа, не говоря уже о знаменитом философе и крупном государственном деятеле, а затем бароне и виконте Френсисе Бэконе. Подобные домыслы убедительно отверг известный советский литературовед А. А. Аникст: «Мог ли какой-нибудь из названных выше графов в часы досуга, между прочим написать пьесы, выдержавшие испытание временем и до сих пор волнующие зрителей глубиной постижения жизни и мастерством изображения человеческих характеров? Нет, конечно. Пьесы Шекспира – плод высокого профессионального мастерства. Их мог написать только человек, досконально знавший театр, глубоко постигший законы воздействия на зрителей».