– Я знаю, что я нормальный человек, и я ничуть не беспокоюсь.

Повисло неловкое молчание. Что-то вдруг заставило меня оглянуться через плечо: за нами теперь виднелось пять пустых сидений подряд, и только в шестом сидел лыжник в серебристой парке с черным капюшоном. Он сидел скрестив на груди руки, и его лыжи выглядели как большая буква Х. Я отвернулся и посмотрел вперед, пытаясь придумать что-нибудь достаточно умное и оригинальное, но, похоже, растерял все свое внутреннее чутье и умение заговаривать зубы еще внизу, на площадке подъемника.

* * *

Напротив вывески «Паланш-де-ла-Кретта» Холли ловко, как гимнастка, соскользнула с сиденья, я же тяжело рухнул в снег, точно мешок с железками. Служитель приветствовал Холли по-французски, и я отъехал в сторону, чтобы она не подумала, что я подслушиваю. Я вдруг понял, что жду, когда тот лыжник в серебристой парке появится из быстро наползающего на нас тумана; я подсчитал: кресла прибывают на площадку примерно каждые двадцать секунд, так что этот человек должен был оказаться здесь всего на пару минут позже нас. Странно, но он так и не прибыл. И я с некоторым, но все возраставшим чувством тревоги смотрел, как мимо меня проплыло пятое, шестое, седьмое кресло, и все они были пусты… На десятом я встревожился – и не из-за того, что он мог вывалиться из кресла, а из-за того, что его, скорее всего, вообще там не было. Йети и мадам Константен расшатали мою веру в собственное здравомыслие, и мне, надо сказать, это совсем не нравилось. Наконец появилась парочка веселых американцев, каждый величиной с медведя, которых так разбирал смех, что им понадобилась помощь служителя, чтобы спрыгнуть на площадку. И я решительно сказал себе: тот лыжник в серебристой парке был просто обманчивым воспоминанием о ком-то другом. Или же просто привиделся мне в тумане. Пока я стоял у начала трассы, отмеченной флажками, терявшимися в густом тумане, ко мне снова подошла Холли, и, если бы этот мир был идеален, она вполне могла бы сказать: слушай, а почему бы нам не съехать вниз вместе?

– Ну вот, – сказала она, – здесь я с вами и прощаюсь. Будьте осторожны, старайтесь все время видеть шесты разметки и не геройствуйте.

– Ладно. И спасибо, что позволили мне проехаться с вами до вершины.

Она пожала плечами.

– Вы, должно быть, разочарованы?

Я поднял на лоб защитные очки, чтобы она могла видеть мой взгляд, хотя свои глаза она мне так и не показала.

– Нет. Нисколько. Я очень вам благодарен.

Интересно, подумал я, она назовет мне свою фамилию, если я спрошу? Я ведь даже этого не знал.

Она смотрела куда-то вниз.

– Я, должно быть, кажусь недружелюбной?

– Нет, просто осторожной. Что вполне оправданно.

– Сайкс, – сказала она.

– Что, простите?

– Холли Сайкс. Это мое имя. Вы ведь это хотели узнать?

– Оно… вам подходит.

Я ничего не видел за ее проклятыми очками, но догадывался, что она озадачена.

– Я и сам толком не знаю, что хотел этим сказать, – признался я.

Она оттолкнулась палками, и ее поглотила белизна.

* * *

Средний склон Паланш-де-ла-Кретта считается не слишком сложным, но если отклониться от трассы вправо метров на сто, то вам понадобится умение прыгать с практически отвесного обрыва или… парашют; к тому же туман настолько сгустился, что я решил не торопиться и почти каждые две минуты останавливался, чтобы протереть очки. Минут через пятнадцать передо мной возник какой-то валун, похожий на гнома, окутанного клубами тумана. Валун был на самом краю спуска, и я прислонился к нему с подветренной стороны, чтобы выкурить сигарету. Вокруг было тихо. Очень тихо. Я думал о том, почему тебе не дано самому выбирать того, кто тебе нравится; почему ты можешь только ретроспективно размышлять о том, чем кто-то так сильно тебя увлек. Я всегда считал, что определенные расовые различия обладают, так сказать, эффектом афродизиака, а вот классовые различия – это поистине Берлинская стена в области секса. Я, разумеется, понимал, что не могу «считывать» Холли так же легко, как девушек из собственного племени с его вечными разговорами о налогах и брекетами на зубах, но никогда ведь не знаешь, где найдешь, где потеряешь. И вообще, Бог за шесть дней создал всю Землю, а я приехал в Швейцарию на целых девять или даже десять дней!

Группа лыжников обогнула моего гранитного «гнома», точно стайка светящихся рыб, но ни один из них меня не заметил. Я бросил окурок и последовал за ними. Те веселые техасцы, видно, решили, что им этот спуск не по зубам, и вернулись назад; а может, они просто спускаются еще осторожней, чем я. Никакого лыжника в серебристой парке я на трассе тоже не заметил. Вскоре туман стал редеть, трещины, скалистые выступы и контуры соседних скал то возникали, то пропадали, но к тому времени, как я достиг станции Шемёй, туман снова сгустился и накрыл меня, точно серое облако. Я подбодрил себя чашкой горячего шоколада и, выбрав более спокойную, синюю, трассу, помчался вниз, в Ла-Фонтейн-Сент-Аньес.

* * *

– Ну-ну-ну, никак наш талантливый мистер Лэм явился? – Четвинд-Питт готовил на кухне чесночный хлеб или, точнее, пытался это делать. Был уже шестой час, но он так с утра и ходил в халате. Раскуренная сигара балансировала на кромке стакана с вином; CD-плейер наигрывал «Listen without Predjudice» Джорджа Майкла. – А Олли и Фиц ушли тебя искать. Еще часа два или три назад.

– Альпы – довольно большой и старый горный массив. Знаешь поговорку насчет иголки и стога сена?

– И куда же твои скитания по Альпам завели тебя aujourd’hui?[106]

– На вершину Паланш-де-ла-Кретта, а потом я пробежался через равнину. По этим отвратительным черным трассам я больше не спускаюсь. Это не для меня. Как ты себя чувствуешь с похмелья?

– Как Сталинград в сорок третьем. Вот напиток, замечательно снимающий похмельный синдром: узо со льдом. – Руфус взболтал молочного цвета жидкость в маленьком стаканчике и одним глотком проглотил половину.

– Извини, но узо всегда вызывает у меня воспоминания о сперме. – К сожалению, под рукой у меня не оказалось фотоаппарата, чтобы запечатлеть, как выглядит Четвинд-Питт, только что проглотивший эту гадость. – Еще раз извини, это было бестактно с моей стороны.

Он гневно на меня глянул, затянулся сигарой и вернулся к рубке чеснока. Я порылся в ящике кухонного стола.

– Попробуй воспользоваться вот этим революционным приспособлением: оно называется чеснокодавилка.

Четвинд-Питт не менее гневно посмотрел на несчастную давилку и сказал:

– Должно быть, домоправительница купила это еще до нашего приезда.

Я совершенно точно пользовался чеснокодавилкой в прошлом году, но говорить об этом не стал. Просто вымыл руки и включил духовку, чего Четвинд-Питт до сих пор не сделал.