Мундиньо, стараясь не терять терпения, возразил:

— Речь не об этом, полковник. Я настроен определенным образом, вы знаете мои идеи. Полковник Рамиро думает иначе, для него управлять — это значит мостить улицы и озеленять город. Я не вижу возможностей к соглашению. Я уже изложил вам свою программу. Не для себя прошу я вашего голоса, а для Ильеуса, для прогресса района какао.

Фазендейро почесал взлохмаченную голову.

— Я приехал сюда продать какао, сеньор Мундиньо, я его выгодно продал и доволен. Доволен также беседою с вами, теперь я знаю ваш образ мыслей. — Он пристально смотрел на экспортера. — За Рамиро я голосую добрых двадцать лет, хотя во время борьбы за землю мне его помощь не понадобилась. Когда я приехал в Рио-до-Брасо, там еще никого не было, те, кто появились позднее, были просто мелкие мошенники, и я справился с ними без посторонней помощи. Но я привык голосовать за Рамиро, он мне никогда не причинял вреда. Один раз меня было тронули, так он встал на мою сторону.

Мундиньо хотел что-то сказать, но полковник жестом остановил его:

— Я вам ничего не обещаю, так как делаю это только тогда, когда твердо решил выполнить обещание. Но мы еще вернемся к этому разговору. За это я ручаюсь.

Полковник Брандан удалился, а раздраженный экспортер принялся горько сожалеть о напрасно потерянном времени. Капитану, который пришел несколько минут спустя после ухода безраздельного властителя Рио-до-Брасо, Мундиньо сказал:

— Старый дурак хочет женить меня на внучке Рамиро Бастоса. Я потерял время даром. «Ничего не обещаю, но мы еще вернемся к этому разговору», передразнил он певучий выговор фазендейро.

— Сказал, что вернетесь? Превосходный признак! — воодушевился капитан. — Вы, мой дорогой, еще не знаете наших полковников. И особенно плохо знаете Алтино Брандана. Он не такой человек, чтобы останавливаться на полпути. Он бы так и сказал вам без околичностей, что будет против вас, если бы ваши речи не произвели на него впечатления. А если он нас поддержит…

В «Папелариа Модело» разговор продолжался.

Кловис Коста беспокоился все больше: был уже пятый час, а газетчики с «Диарио де Ильеус» все еще не появлялись.

— Пойду в редакцию, узнаю, что там, черт возьми, стряслось.

Ученицы монастырской школы, в том числе и Малвина, прервали разговор мужчин. Они пришли посмотреть книжки «Розовой библиотеки». Жоан Фулженсио обслуживал их. Малвина кинула беглый взгляд на полку с книгами и принялась листать романы Эсыи Алуизио Азеведо. Ирасема подошла к ней и сказала с лукавой усмешкой:

— У нас дома есть «Преступление падре Амаро». Я хотела почитать, но брат отобрал и заявил, что такие книги не для девушки… — Брат Ирасемы был студентом медицинского факультета в Баие.

— А почему он может читать, а ты нет? — В глазах Малвины сверкнул мятежный огонек.

— Сеньор Жоан, есть у вас «Преступление падре Амаро»?

— Есть. Хотите взять? Интересный роман.

— Да, сеньор. Сколько стоит?

Ирасема удивилась смелости подруги:

— Ты покупаешь эту книгу? Подумай только, что будут говорить!

— Ну и пусть… Мне-то что? Одна из учениц — Дива — купила какой-то роман для девушек и обещала дать почитать остальным.

Ирасема попросила Малвину:

— А мне потом дашь? Но только никому не говори. Я у тебя буду читать.

— Ох, уж эти нынешние девушки… — заметил кто-то из присутствующих. Неприличные книги покупают, а потом и случается такое, как с Жезуино.

Жоан Фулженсио вмешался в разговор:

— Не говорите глупости, Манека, что вы в этом смыслите? Книга хорошая, ничего безнравственного в ней нет, а девушка эта неглупая.

— Kтo неглупая? — поинтересовался судья, усаживаясь на стул, с которого встал Кловис.

— Мы говорили об Эсе де Кейрош, известнейшем писателе, — ответил Жоан Фулженсио, пожимая руку судье.

— Весьма назидательный автор… — Судья всех авторов считал «весьма назидательными». Он покупал книги без разбора: и юридические, и научные, и беллетристику, и трактаты по спиритизму. Утверждали, что он покупал их лишь для украшения книжной полки и для репутации культурного человека, но не читал ни одной. Жоан Фулженсио обычно спрашивал его:

— Итак, достопочтеннейший, понравился вам Анатоль Франс?

— Весьма назидательный автор… — невозмутимо отвечал судья.

— А не нашли вы его немного нескромным?

— Нескромным? Да, пожалуй. Однако — весьма назидательный писатель…

С приходом судьи к Насибу вновь вернулись горькие мысли. Старый распутник… Что он сделал с розой Габриэлы, куда ее дел? Впрочем, хватит разговоров, пора в бар, скоро нахлынут посетители.

— Уже уходите, дорогой друг? — удивился судья. — Хорошую вы наняли служанку… Примите мой поздравления… Как ее зовут?

Насиб вышел. Старый распутник… И он еще спрашивает, как ее зовут! Старый циник, хотя бы вспомнил о своей должности. А еще говорят, что он кандидат в члены апелляционного суда.

Выйдя на площадь, Насиб увидел Малвину, она разговаривала на набережной с инженером. Девушка сидела на скамье, Ромуло стоял рядом. Девушка заливалась искренним и веселым смехом. Насиб еще никогда не слышал, чтобы Малвина так смеялась. Инженер женат, и жена его в сумасшедшем доме. Малвина об этом очень скоро узнает. Жозуэ, сидя в баре, тоже наблюдал с унылым видом за этой сценой, он слушал хрустальный смех девушки, раздававшийся в мягкой вечерней тишине. Насиб сел рядом с ним, он сочувствовал печали Жозуэ и разделял его чувства. Молодой учитель не пытался скрыть снедавшую его ревность.

Араб подумал о Габриэле: ее обхаживают судья, полковник Мануэл Ягуар, Плинио Араса и многие другие.

Да и Жозуэ не далеко от них ушел, он посвящает ей стихи. Невыразимый покой теплого ильеусского вечера окутал площадь. Глория смотрела из своего окна.

Потеряв голову от ревности, Жозуэ поднялся, повернулся к запретному окну с кружевной занавеской и соблазнительным бюстом. Он снял шляпу и вызывающим жестом приветствовал Глорию.

Малвина смеялась на набережной, был мягкий, тихий вечер.

Подбежал негритенок Туиска, этот вестник добрых и печальных событий, и остановился, задыхаясь, у столика:

— Сеньор Насиб! Сеньор Насиб!

— В чем дело, Туиска?

— Подожгли «Диарио де Ильеус».

— Что? Здание и машины?

— Нет, сеньор, газеты. Их сложили горой на улице, облили керосином, и костёр получился не хуже, чем в ночь на святого Иоанна.

Некоторым счастливцам удалось вытащить из мокрого пепла почти не тронутые огнем номера «Диарио де Ильеус», То, что не тронул огонь, сгубила вода, которую принесли в банках и ведрах типографские рабочие и служащие, а также добровольцы из числа прохожих. Пепел летел по улице, его вместе с запахом жженой бумаги нес вечерний ветерок с моря.