А мальчик служил и воображал, что я его жду. Отслужил и прямо с вокзала приехал не к матери, а ко мне. Не скрою, я была сначала даже тронута, но тут же разочаровалась. Слишком он изменился, и к худшему, по-моему. Вел себя, как этакий грубоватый ветеран, берущий продукты без очереди, только продуктом была я, и он пытался взять меня нахрапом, как свою законную добычу. Пришлось дать ему от ворот поворот. Не то чтобы я выставила его из квартиры, но осадила его довольно решительно, и самоуверенность с него как рукой сняло. Пытался извиняться, напрашивался на ночлег, но я отправила его к матери в прямом и в переносном смысле. Надеялась, что это пойдет ему на пользу. Не тут-то было. Он принялся звонить мне домой и на работу. Я бросала трубку, а он подстерегал меня у дверей. Я ехала после работы в библиотеку, он тащился за мной и провожал меня до квартиры, пока я не захлопывала дверь у него под носом. Я надеялась, что, в конце концов, ему надоест и он отстанет. Пробовала говорить с ним по-хорошему. Напоминала, что я старше его на десять лет (на двенадцать, нечего лукавить, милая). А он ходил за мной, как пришитый, и грозил, что убьет его. Догадываешься кого, Секундочка? Теперь я понимаю: у него, действительно, никого в мире не было, кроме меня. Мое же воспитание сказалось. И папочкино тоже. Но тогда я всерьез начала бояться скандала. Тем более что мне начала звонить его мать, грозила, требовала оставить в покое ребенка. Конечно, в растлении малолетних меня не обвинишь, поскольку речь шла о малом, отбывшем действительную военную службу, но письмо на работу меня тоже не устраивало… по многим причинам. Вроде бы он стал реже попадаться мне на глаза. Потом совсем исчез. Я даже забеспокоилась. Хотела позвонить, но думаю, опять задурит. Может быть, за ум взялся, забыл меня. Да и на мать боялась нарваться, они жили вместе, в желанной двухкомнатной квартире. Представляю себе, как он мешал ее личной жизни. Вдруг получаю повестку. Меня вызывают к следователю. Иду сама не своя. Чуяло мое сердце: он что-нибудь натворил. Так оно и было. С компанией наркоманов связался. В квартире был обыск. Нашли у него и травку, и колеса, и прочую дурь. Мать показала на меня, дескать, я его вовлекла. Следователь явно подозревал меня, допрашивал по всей строгости. Слава Богу, никаких доказательств у него не было, и на суд я попала как свидетельница, а не как обвиняемая. А то уж совсем было в тюрьму собралась. Думала, может, оно и к лучшему, мне там самое место. Вот изменят законодательство в кое-каких интимных пунктах, и мне тюрьмы не миновать. Но мой сокол категорически отказался давать показания против меня. Отцовская порода дала себя знать. Этим он даже новые подозрения на меня навлек. Адвокатесса прямо так и спросила, имела ли я интимные сношения с подсудимым. Что мне было делать? Я не отрицала, даже не напомнила, что это было три года назад. Суд приговорил его к принудительному лечению, а мне вынес частное определение. Пришло оно на работу, но у меня к тому времени уже был высокий покровитель. Он эту историю замял. До моего прошлого ему дела не было. Сам видел, что не девочка. А в других отношениях я его вполне устраивала; тогда, по крайней мере.

Ты догадываешься, Секундочка, о ком я говорю? Да, да, о моем нынешнем. Может быть, и он теперь уже прежний, похоже на то (смотрит на часы). Я вот который год ломаю голову, что он за человек, и невдомек мне, хоть ты тресни. Одно могу сказать: современный он человек и отнюдь не старомодный в отличие от… кое от кого. Это-то и страшно, Секундочка моя! Никогда не знаешь, чего от него ждать. Он, действительно, не придал никакого значения той истории с мальчишкой, а застал меня однажды, когда я слушала по радио того… помнишь — «Экзистенция в социуме»… так, поверишь ли, рвал и метал. Дескать, мало того, что я не забыла своего прежнего, я вражеские голоса слушаю, значит, сама к нему за рубеж собираюсь, а у меня допуск, чуть ли не государственной изменой это пахнет. Дескать, не только ему я мысленно изменяю, но и Родине. Как будто он моя Родина. А сам, небось, ни одной зарубежной командировки не пропустит, месяцами там торчит и такие анекдоты рассказывает в своем кругу… Ну да ладно.

Мне все равно не собрать на него столько материала, сколько он на меня собрал. Не знаю, кого он любит: меня или материал, на меня собранный. Без компрометирующего материала он бы до меня не снизошел, но боюсь: если материала накопится слишком много, он меня тоже бросит. Я для него материал. Весь мир для него — материал. Он же отвергает в принципе высокие материи. Мир материален, потому что всё в мире — материал, из которого он делает всё, что считает нужным, то есть одно: карьеру. Кара — карьера, карьера — кара. Что ты каркаешь? Где ты это вычитала? Опять цитата? Твоя проклятая память напичкана цитатами. Сама ты цитата! А ты, Секунда, ты не цитата? Основная функция совести — цитировать. И с отвращением читая жизнь мою… А у него есть совесть, как ты думаешь? Есть ли совесть у современного, отнюдь не старомодного деятеля? Знакомы ли ему змей сердечной угрызенья? Вряд ли… Он может беспокоиться, тревожиться за свое положение, но мучиться совестью? Не представляю себе… Для него нет греха, только ошибка. Он ни в чем не уверен, отсюда его самоуверенность. А ты уверена, что ты не ошибаешься? Хорошо ли ты его знаешь? Мне ли не знать его? Он был моим научным руководителем. Он показал мне, что такое научная работа. Несколько вариантов моей диссертации забраковал, несколько диссертаций, в сущности. А почему забраковал, ты помнишь? Потому что они устаревали. А почему они устаревали? Потому что их данные успевал использовать он. Я-то знаю цену его достижениям. Даже иностранцам научился пускать пыль в глаза. Весь мир для него — материал, а материал — это пыль, которую пускают в глаза, так что глаза в свою очередь становятся материалом, то есть пылью для других глаз. Нет, он не промывает мозги, он их пудрит, и от мозгов остается пудра. Вот вы покупаете патенты? Знаете ли вы, что вы покупаете? Спросите меня. Да, небольшим количеством топлива он приводит в движение мощные агрегаты, это выглядит очень эффектно и привлекательно, а вы знаете, во что обходится такое топливо? Не верьте его сметам, его экономика экономна только на бумаге, фактически все это стоит дороже в десятки, в сотни раз даже в денежном исчислении, не говоря уже о человеческих жизнях, включая мою и ту, что во мне. А вы знаете, с какой легкостью воспламеняется это небольшое количество топлива и какими пожарами грозит? А вы знаете, как оно взрывается? А вы знаете, какую коррозию оно дает и с какой быстротой от него изнашиваются механизмы? Я уже не говорю о том, как оригинально оно отравляет воздух, Я сама исследовала его отравляющий эффект, так сказать, для души, и я ужаснулась, но промолчала. Почему промолчала? Да потому, что я тоже материал, я пыль, которую он пускает в глаза другим. Возраст подводит его.

А ведь у него такое будущее. Он мог бы возглавить институт, но предпочитает оставаться ведущим научным сотрудником, генератором идей, это выгоднее, и ответственности меньше. Вот чего он не любит: ответственности. Поэтому он и меня бросит, рано или поздно. А сейчас рано или поздно? И то и другое. Единство противоположностей. Когда все это начиналось, я уже отлично усвоила: среди научных сотрудниц у него всегда есть приближенная. Он использует ее материал в своих трудах и в постели… для верности. Таков его метод руководить коллективом. Я знала нескольких моих предшественниц, не всех, конечно, но в количестве, вполне достаточном, и все-таки была польщена, когда он приблизил меня к себе. Я знала, что с ним я сделаю диссертацию и сделала ее. Не поздно ли? Рано или поздно? Но вы не думайте, это был не только расчет; в конце концов, я привязалась к нему, полюбила, если хотите, даже теперь люблю, что греха таить. Нужно же кого-нибудь любить, нужно же… Скажите, вы знаете, что такое женское одиночество? Конечно, вы слышали: в больших городах существует такая социально-психологическая проблема. Но вот кончается рабочий день, я выхожу на улицу, и я никому в мире не нужна. Если б знали вы, как мне дороги эти тихие вечера. А выходные, а праздники, когда и библиотека закрыта, а в кино, в театры я стесняюсь ходить одна, мне кажется, на меня косо смотрят, косо смотрят, кисейная ты киса. Вот и кисни дома, читай, читай до одури. Можно записаться в кружок современного бального танца. Конечно, противно, когда к тебе прикасается всякая сволочь, но все-таки и это какое-то внимание, кобенишься под музыку, и все-таки ты не одна, вернее, не одна ты одна… Не одна ты одна! Cest le mot. А потом едешь домой на такси и рада, если водитель снизойдет до того, чтобы подняться к тебе в квартиру. Снизойдет, чтобы подняться! Можно ли ниже пасть, голубушка? Но до тебя снисходил водитель собственной машины, твой руководитель, и ты стала его машиной, безотказной в лаборатории и в постели. А ты помнишь, моя хорошая, чем кончается женское одиночество? Услышь меня, хорошая, услышь меня, красивая! Оно кончается тем, что убиваешь своего собственного ребенка, до того беззащитного, что ему даже родиться не дают, вот почему женское одиночество никогда не кончается.