— Это ради вас я иду на муку! Зевс — новоявленный Крон, желающий зла своим детям!

А божественный хромец, огненно-рыжий бедняга с молотом, цепями и гвоздями, плелся за ним, спотыкаясь о камни и понурив голову, словно виновный. Я хотел показать людям, что дерзнувший поработить огонь будет в конечном счете им же и закован.

Так они дошли до высочайшей вершины Кавказских гор, где нагому Прометею предстояло испытывать в скорбном одиночестве жару солнца и укусы холода. Гефест опоясал друга бронзовым поясом и приковал к скале вместе с цепями, которые опутывали конечности осужденного; а для большей надежности — таков был мой приказ — пригвоздил к камню его руки. Когда Гефест заканчивал свое жестокое дело, над Кавказом появился посланный мною орел.

— О! Это не предвещает тебе ничего хорошего, Прометей! — заметил Гефест. — Смирись, пока не поздно. Быть может, твое раскаяние склонит Зевса заменить тебе наказание; лучше уж бездны Тартара, чем мука, которую тебе предстоит вытерпеть.

Но Прометей не поддался.

— Предпочитаю свет и воздух, какими бы ни были мои страдания; предпочитаю одиночество тщетным увещеваниям.

Как только Гефест удалился, из туч камнем упал орел, набросился на Прометея и, вонзив ему когти в живот и бедро, стал клевать его печень твердым, как металл, клювом. Тысячи и тысячи лет этому орлу предстояло быть единственным обществом приговоренного. Каждый вечер птица поднималась в небо с кусками внутренностей Прометея в окровавленном клюве. За ночь печень Прометея восстанавливалась, а утром возвращался орел и вновь начинал ее пожирать.

Так все страдания, которые человек может навлечь на себя, пытаясь присвоить свастику, я соединил в Прометеевой каре, чтобы они послужили уроком всему вашему роду. Еще к этому добавились жалость и бессильное сострадание.

Ведь несколько бессмертных, взволнованных муками Прометея, навестили его на пустынной горе. Первым туда наведался его неловкий брат Эпиметей. Он неуклюже пытался скрыть свое намерение, притворяясь, будто собирает травы или ищет крупинки золота в руслах рек. Он опасался навлечь на себя мой гнев, глупец, тогда как сам, наоборот, исполнял мой замысел. Я желал, чтобы он посмотрел, как Прометей задыхается в своем бронзовом поясе, хотел, чтобы он увидел, как орел вспарывает его брату бок, как оковы врезаются в плоть. Я желал, чтобы Эпиметей рассказал все это людям.

— Нет! — крикнул ему Прометей. — Не хочу, чтобы ты утирал мне лицо! Нет, не хочу ни забот, ни общества! Уходи! Не хочу видеть твои слезы.

Пока тот пятился, Прометей бросил:

— Никогда, слышишь? Никогда я не приму никакого дара от Зевса!

Боль и ненависть заставляли его бредить; но бред гения — пророчество.

Потом Океан обратился к наказанному посредством дождей-посланников. Наш дядя Океан знал, что ему нечего опасаться меня; он добр и желает только гармонии среди богов. Прометей точно так же отверг и его сочувствие.

— Нет, не вмешивайся, не проси за меня перед Зевсом. Это напрасный труд; я сам никогда не стану его умолять. Если я и совершил проступок, то по собственной воле; я его вполне обдумал и никогда не соглашусь отречься от него. Удались, не оскорбляй своим взором мое несчастье.

Были и другие боги, приходившие на Кавказ с неизменным упорством, но Прометей отвергал все их ходатайства.

— Я не хочу никакой помощи! — кричал он, заслышав шаги.

Я приговорил Прометея к человеческим страданиям; и он проявил то единственное, что остается человеку, когда все его раздирает, сковывает или отягчает: гордость в несчастье, то есть притязание быть ответственным за свои поступки, даже если они привели к самой жестокой неудаче.

И это ему зачтется.

Сотворение Пандоры. Пандора и Эпиметей

Я знаю, что даже сейчас вы не совсем убеждены в виновности Прометея. Да и как может быть иначе? Всякий заговор — дело смутное, никто не играет в нем совершенно четкой роли.

Из этой длинной цепи ошибок часть ставят в вину мне. И в первую очередь винят за то, что я велел запереть людские беды в бронзовый сундук. Тут я действовал как из мелкого тщеславия, так и из доброты, желая доказать и свое могущество, и свою любовь к вам. Не повел ли я себя по отношению к Судьбам так же, как Прометей по отношению ко мне?

Я захотел привести дела Вселенной в порядок. «Нет другого выхода, — говорил я себе, — кроме как вернуть людям их несчастья, но так, чтобы они стали им дороги, по крайней мере то, что эти несчастья порождает». И, придумав способ, я созвал богов на совет и произнес речь:

— Я решил примириться с людьми и для этого сделать им исключительный дар. Хочу создать для них самую красивую и самую совершенную женщину, образец великолепия, чудо-женщину, под стать прекрасным атланткам нашего предка Урана. Она возродит их род. Но, увы, Уран унес на небо тайну Числа, а сам я не располагаю его чудесной силой. Быть может, с вашей общей помощью...

Фемида-Закон удалилась, красноречиво показывая, что не хочет участвовать в этой затее. Я без труда догадывался о ее мыслях: «Зевс совершает ошибку за ошибкой, проявляя все больше и больше самомнения. То он решил запереть исконные людские беды и вызвал гораздо худшие, то решил погасить огонь, но позволил его украсть; а теперь вот хочет сравняться с Ураном и переделать его творение, причем начав не с самого простого, а с самого сложного».

Однако на сей раз я провел саму Фемиду, поработав на нее так, что она и не догадалась об этом.

Под моим руководством боги принялись за дело. Гефест взял у Великой праматери немного ее глины, с помощью воды Океана замесил ее и своими на диво ловкими пальцами вылепил прекраснейшее подобие женщины из всех виданных когда-либо.

— Не завидуйте, не завидуйте, — сказал я богиням и нимфам, чьи взгляды тут же омрачились. — Лучше помогите мне.

Потом я велел Гефесту вдохнуть частицу божественного огня в эту человекоподобную статую, и она обрела цвета и движения жизни. Ее плоть отливала нежнейшими радужными оттенками, а движения были исполнены несравненной грации; она улыбалась и была словно открыта для желания; в глазах цвета моря читался очаровательный нрав, уста манили к поцелуям. Совершенные груди и прелестный, гладкий, словно полированный алебастр, живот казались чашами и амфорой искушения.

— Ах! Братец, похоже, мы и вправду нашли секрет! — воскликнул Посейдон, вечно волочащийся за богинями.

— Потише, братец, потише... умерь, пожалуйста, свои восторги, — предостерег я его. — Она не для тебя. Может, ее дочери...

Я попросил Афину облачить прелестницу в тончайшие одежды, повязать ей пояс, а также обучить искусству многоцветного ткачества. От Афродиты я добился, чтобы она уступила нашей новорожденной кое-какие из своих самых красивых драгоценностей и чтобы также вложила ей в грудь ревность и мучительное, всесокрушающее желание. Времена Года ее причесали, переплетя волосы весенней гирляндой; Грации украсили золотыми ожерельями; Геспериды окутали сладостными ароматами; Артемида наделила великолепной поступью; Деметра дала ей в руки охапку цветов и обещание многочисленного потомства.