Свадебный кортеж растянулся на двести метров. Впереди неслись два мотоциклиста-гаишника в белых шлемах с белыми портупеями, дальше черная «Волга» с молодоженами и полным багажником цветов, черная «Волга» Алениного отца, «Волги» гостей, «Волги», «Волги», «Волги», и замыкали процессию милицейские «бобики», увешанные воздушными шариками.

Алена неожиданно объявила, что возложить цветы следует не куда-то там, а к памятнику Дзержинскому на Лубянке.

– Да не получится! – впервые подал голос шофер. – Там движение такое! Даже одной машине не остановиться. Кто фотографировать будет?

Алена тем не менее настояла. Кортеж отстал. Экс-Пирогова перемахнула через свежий сугроб, на сей раз отказав супругу в праве нести ее на руках. Розы легли на пьедестал Железного Феликса. Ильичев продекламировал:

Феликс Эдмундович в парке гулял

Наденьку Крупскую там поджидал.

Прямо в затылок вонзился кирпич -

Метко кидает Владимир Ильич!

– Думаешь, нас не фотографируют и не пишут? – саркастически, но с некоторой опаской спросил Замятин.

– Здесь не пишут, чтоб самих себя по ошибке не записать, – весело, но тоже с опаской возразил Ильичев. – Идея! Поехали к другому Дзержинскому – на Красную площадь, там можно обалденный снимок сделать – в елках.

Поехали на Красную площадь. Сфотографировались. Потом гуляли. Гуляли от души в двух шагах от Красной площади – в ресторане гостиницы «Москва». Первым напился Ильичев. Произнес три длинных витиеватых тоста на кавказский манер, их он, видимо, тоже разучил заранее, и пошел опрокидывать одну за другой. Громче всех орал «горько!» и «халтурщики, чмок давай!».

Когда Замятин вышел покурить, Ильичев поймал его и увлек в укромное место. Держался на ногах он нетвердо, рассуждал без комплексов, но еще вполне здраво. Рассказал еще один свадебный анекдот, похабный, но наконец-то смешной, а потом спросил, схватив Замятина за рукав:

– Вова! Только без обид. На кой хрен ты на ней женился?!

– Что за идиотский вопрос? Это что, уникальный случай в мировой практике? – Замятин стряхнул руку Ильичева с рукава, но тот немедленно поймал его за лацкан:

– Да ты познакомился с ней две недели назад! За такое время даже нельзя понять, что залетели. Это из-за твоей Инары? Чего удивленную физиономию корчишь? Думаешь, никто не знает, что Алена ведет ее дело?

– Я тебя прошу, – Замятин постарался придать голосу максимальную твердость и убедительность, – про Инару не трепись! Понял?! Ты ее тоже, между прочим, неплохо знал.

– Намного хуже тебя, – не унимался Ильичев. – Слушай, а когда вы заявление подали? Хоть неделя прошла? Почему не ждали месяц, как все нормальные люди? Сам постарался, или папа сработал, испугался, что ты передумаешь?

– Не задалбывай, пожалуйста, – взмолился Замятин, не зная, как закончить этот разговор. Но Ильичев не собирался так просто его отпускать, насильно угостил сигаретой и полез с новыми вопросами:

– Ты с папой уже общался? Как он вообще на твои перспективы смотрит?

– Не знаю! Я с ним виделся всего дважды, не считая сегодняшнего дня. Один раз был представлен в течение получаса, пили кофе и говорили про погоду на Урале, а второй раз я был приглашен на семейный ужин, пили чай и обсуждали погоду в Москве. Все, я пошел. Надо молодую жену развлекать.

– Понял. Последний вопрос, и все, могила! – смилостивился Ильичев и даже убрал руки. – Так Инара или папа?

– Алена. – Замятин чуть ли не бегом вернулся в зал, пока Ильичев не передумал.

Развеселить молодую жену разговорами не получилось, поэтому Замятин принялся наливать ей шампанское. Поначалу она притрагивалась к бокалу только для виду, но после тоста за равноправие женщин, когда ему удалось влить в нее немного водки, дело пошло проще. Алена раскраснелась, оживилась и в основном стала соответствовать роли свежеиспеченной супруги. Когда она вышла, Замятин содрал с себя галстук и, не дожидаясь тоста, бухнул себе полный до краев стакан коньяка (до того он практически не пил – только подливал жене).

Но и тут ему не дали спокойно выпить. Двое коллег из института, уже абсолютно никакие, с трудом поддерживая друг друга, повисли у него на плечах и зашептали каждый в свое ухо:

– Вова! На хрена ты на ней женился?!

Замятин подскочил и, лихо фехтуя двумя чайными ложками, погнал их на место.

– Знаете, что д'Артаньян говорил? Я дерусь, потому что я дерусь! А я женюсь, потому что я женюсь!

Когда он вернулся, стакана коньяка на месте не оказалось. Поднялся Пирогов-папа взял его за плечо:

– Пойдем, покурим.

Они забрели в тот самый уголок, где Замятин час назад беседовал с Ильичевым.

– Давай знакомиться, мы же как-никак родственники. – Пирогов угостил его настоящими американскими «Мальборо». – Чем ты вообще собираешься заниматься в жизни, Владимир?

Замятин в ответ улыбнулся широкой, открытой улыбкой:

– Давайте как-нибудь в другой раз на эту тему. Мы же теперь родственники. Времени хватит.

– Хорошо… А ты можешь четко сформулировать, хотя бы для себя, зачем ты женился?

Замятин улыбнулся еще более широко и открыто:

– Семья – главное в человеке. Если есть семья, значит, есть сердцевина, ядро…

Когда все напились до нужной кондиции, начались танцы. Алена, под давлением мужа приняв как следует, временами спотыкалась, но не обращала на это внимания. Она вообще перестала обращать внимание на окружающих.

– Вова, скажи честно, почему ты на мне женился? Почему никто до тебя по-настоящему не обращал на меня внимания? Только не рассказывай, какая я красивая, все равно не поверю.

– Бестолковая ты! – Замятин почти непринужденно рассмеялся. – Душа в человеке главное, а в жене – особенно. Красоту в темноте не видно.

Несколько минут они танцевали молча.

– А почему ты все-таки своих родителей не пригласил? Все скоропостижно, конечно, им далеко, я понимаю. Но ведь у них сын женится! Не хорошо как-то, неудобно.

– Съездим в отпуск в Свердловск, – пообещал Замятин и подумал, если бы еще отец с матерью стали домогаться, зачем он женился, точно бы рехнулся!

В аэропорту Турецкого встречал Ильин:

– Меркулов приказал доставить вас к нему на доклад, но если вы плохо себя чувствуете, то можно доклад отложить до завтра.

– Нормально я себя чувствую, – отмахнулся Турецкий. – Доложимся и съездим с тобой прогуляемся. Надо закрыть одного человечка. На семьдесят два часа.

– Не Хмуренко случайно? – поинтересовался Ильин. – Я тут его послушал про то, как на вас покушались, даже слеза прошибла. Так трогательно звучало…