– Ты знала, что мне хочется?

– Ну конечно же. Но я имею в виду – я знала, что у нас это будет. Ты должен понять: я была очень измучена и больна. Но я подумала об этом уже в первую ночь. В чистой постели было что-то такое, из-за чего мне захотелось твоей близости. И у тебя столько денег.

Я ощутил укол досады:

– Столько, что...

– Нет-нет. Ты не понимаешь, Джек. Я никогда не трахалась с мужчиной, который был бы настолько богат, так что мне это нужно было именно поэтому. У меня нет ничего, кроме меня самой, понимаешь? А у тебя так много всего, и мне хотелось посмотреть, как это будет. А еще потому, что мне было жаль тебя, что ты потерял жену.

Я засмеялся:

– Тебе было меня жаль, и тебе понравились мои деньги. Отлично.

Мягкая ладонь игриво шлепнула меня в темноте.

– Мне хотелось бы, чтобы у тебя были причины получше этих, – сказал я.

– Знаешь, – проговорила Долорес, – я ведь не ищу любви, если честно.

– Вот как?

– Я ищу жизнь. Жизнь после Гектора.

Похоже было, что Долорес готова к разговору. Она впервые заговорила о муже.

– Почему он так сильно ревнует? – спросил я.

– Потому что любит меня, почему же еще?

– Ну, многие мужчины не сходили бы с ума вот так.

– Многим мужчинам не приходилось иметь дела со мной. - Она засмеялась, допивая вино. – Он знает, что я умею. Он знает, что я это сделаю. Моим tias – моим теткам он никогда не нравился. Я не говорила тебе, что у меня две тетки? Старшие сестры моего отца. Они были santera...

– Это какая-то смесь католицизма и вуду?

– Santeria – это католические святые с другими именами, старинными африканскими именами, – объяснила Долорес. – И мои тетки приходили к babalawo, священнику santeria, и каждый день ходили в ботанический сад, может, чтобы собрать немного incienso – анис, или sal de mar, mostasa, ajonjol, linaja, травы и прочее, я никогда не могла запомнить все правильно...

– Погоди, – прервал я ее. – Теперь ты должна рассказать мне про банку с водой.

– О, это просто так! – запротестовала Долорес, слишком поспешно захихикав.

– Я тебе не верю.

– Это просто так.

– Она стояла у тебя в той дерьмовой гостинице и в квартире в здании Ахмеда и теперь стоит. Я ведь ее видел, Долорес.

– Просто так.

– Зачем она?

Она вздохнула:

– Ее ставят, чтобы собирать злых духов.

– Ты в это веришь?

– Ну, нет, но... Мне так спокойнее, – сказала Долорес. – Это приносит удачу. Со мной случалось слишком много дурного.

И конечно, я не мог не спросить:

– Что именно?

– Так, всякое.

Она затихла, превратившись в темную тень. Я слышал ее дыхание. «Ты понятия не имеешь, кто она», – подумал я.

– Ничего дурного не случится, – проговорил я наконец.

Прошла минута. Мы оба молчали, погрузившись в свои мысли.

– Короче, – продолжила Долорес, – как я сказала, моим tias Гектор не нравился. Он был слишком темный. Они говорили, что я могла бы найти мужчину с более светлой кожей. Они хотели, чтобы я родила детей, которые были бы светлее. В Доминиканской Республике так положено делать. Если ты рожаешь более темного ребенка, то это un paso antrós, вроде как шаг назад. А еще он им не нравился потому, что не мог говорить на хорошем испанском. Он знает очень немного, говорить по-настоящему не может. Кухонный испанский, понимаешь?

– Он – пуэрториканец?

– Да.

– Но родился здесь?

– Да.

– Ну, я могу понять, почему его испанский был не таким уж хорошим.

– Я понимаю, но мои тетки не могли понять. Они говорили, что Гектор слишком горячий. Монахини в католической школе всегда говорили, что santeria – это нехорошо, что это глупо, что, если ты в это веришь, значит, ты невежественный человек. Но у большинства из них не было теток, которые вечно варили что-то безумное, заглядывали в свои книжечки, и все такое. Гектор этого понять не мог. Пуэрториканцы считают, что все доминиканцы – jibaros. Деревенщины. Его родные меня не признавали, они считают, что доминиканцы ничего не стоят. Всегда... Для этого есть слово, chinchorreando, сплетники. Они как клопы – сумасшедшие и все время скачут. Если ты пуэрториканец, ты считаешь себя американцем и считаешь доминиканцев отбросами, типа, они только что сюда приехали. Гектор как-то попробовал выдать мне это дерьмо, а я ему сказала: «Сначала ты говоришь мне, сколько у тебя двоюродных братьев сидят на пособии, а потом смеешься над моим papi». Если бы он хоть раз видел моего papi, он бы понял. Он бы понял, что смеяться не надо. Мой отец был сильный человек, его ноги выглядели так, словно в них спрятаны мячики. Он работал на фабрике по производству роялей. Гектору не удавалось навязать мне это дерьмо. Но была и другая причина. Видишь, я же сказала, что я немного светлее его, совсем чуть-чуть. Ему это нравится. Я знаю, что ему всегда хотелось белую женщину, и он был рад, что я светлее.

– Мне ты кажешься очень смуглой.

– Потому что ты всю жизнь провел среди белых девушек! – засмеялась Долорес. – Я увидела фотографию твоей жены и знаешь, что подумала? Я сказала себе: вот она, девушка, о которой мечтает Гектор, вот она. У него никогда не было белой женщины с голубыми глазами и прочим таким. Наверное, на самом деле ему хотелось бы настоящую блондинку, девушку с волосами как у калифорниек. Перед тем как мы поженились, он сказал мне, что этого ему всегда хотелось, но у него никогда таких не было. То есть у него были девушки со светлой кожей, которые похожи на пуэрториканок – итальянки, да? Таких в Бэй-Ридж много. Но блондинок, то есть настоящих блондинок, нет. Я сказала ему, что если только он хотя бы посмотрит на какую-нибудь девушку с настоящими светлыми волосами, то я заставлю его об этом пожалеть. Ему хотелось кое-что у меня спросить, но, наверное, ему не хотелось слышать ответы. Он всегда боялся, что я хочу черных парней. Может, и хотела. Я, бывало, говорила, «дайте мне Лоренса Тейлора, пожалуйста».

– Это тот парень, который играл полусредним у «Гигантов»?

– Ну да, пожалуйста! - Она рассмеялась, закинув голову. Городские огни ярко сияли в ее удлиненных глазах. – Мы с подругами все время говорили, какой он огромный, и все такое. Каково это, типа, оказаться под ним. Типа – он ведь может тебя просто убить. Но, короче, я никогда не рассказывала Гектору о таких вещах, потому что он просто разозлился бы. Видишь ли, Гектор – романтик. Ты тоже романтик. Ты видишь нас с Марией в романтическом свете, на самом деле мы другие, так? – Долорес посмотрела на меня, проверяя, слушаю ли я ее. – Но у меня нет проблем с этим, ясно? Мой papi сказал мне: доминиканцы, они свободны уже, типа, пятьсот лет и все в них перемешано. У меня с этим нет проблем.