Она кивнула.

— А потом возвращайтесь сюда. Нам с вами надо будет внимательно перечитать все письма.

Она снова кивнула.

Ван Герден встал:

— Я вернусь, как только смогу.

— Зет, будь осторожен.

— Да, мама.

Хоуп вышла вместе с ним в гараж, где рядом с «приличной машиной» его матери, «хондой-балладой», стоял выцветший желтый пикап «ниссан». Пикапу было тринадцать лет; на кузове проступили пятна ржавчины.

— Куда вы?

— К одному старому знакомому. Наверное, мне понадобится огнестрельное оружие.

Он сел в пикап, завел мотор.

— Затопек, — сказала Хоуп Бенеке, — раз уж об этом зашла речь, раздобудьте что-нибудь и для меня.

— У тебя появилась другая женщина, да? — допытывалась Венди Брайс, плотно сжав губы и заранее готовясь всем своим видом изображать брошенную страдалицу.

Откровенно говоря, вспоминая о том времени, я ее ни в чем не виню. С чего бы мужчина в здравом уме, который вот-вот должен защитить докторскую диссертацию и сделать карьеру, променял все на кейптаунский отдел убийств и ограблений? С чего отказываться от статуса университетского преподавателя и возвращаться в ряды всеми презираемой полиции ЮАР?

Я пытался все объяснить в тот декабрьский день в Претории — стояла страшная летняя жара.[4]Я расхаживал туда-сюда, туда-сюда в маленькой гостиной нашей квартирки и объяснял, как обрел себя во время поиска «убийцы с липкой лентой», как я наконец обнаружил в себе охотника и открыл свое истинное призвание. Я снова и снова объяснял, что хочу поменять теорию на практику. Но в какой-то момент я вдруг понял, что Венди меня не слышит, не понимает. Не желает понимать. Она не хочет больше быть частью моей жизни. Венди Брайс не собиралась становиться супругой сыщика, полицейского. Ее мечта, ее представления о себе этого не допускали; мне пришлось выбирать между ней и работой, которой поманил меня полковник Вилли Тил.

Я сделал выбор, уверенный, что поступаю правильно. Я вышел в спальню, достал из комода чемодан. Венди все поняла. Она сидела в гостиной и плакала. Я уносил не только чемодан с вещами. Вместе со мной она лишалась будущего, в которое вложила столько энергии, столько сил.

Сейчас я открою одну тайну. Через несколько месяцев после гибели Нагела я усомнился в том, что тогда сделал правильный выбор. Мое решение повлияло не только на мою жизнь, но и на жизнь Венди. Если бы не моя выходка, все могло бы сложиться совершенно иначе. В конце концов, я причинил Венди боль… Я сел в «короллу» и поехал в Преторию навестить ее, дать ей удовлетворение, рассказав, что свершилось правосудие, что несправедливость, совершенная мною в отношении ее, была отомщена.

— Она больше здесь не работает, — сказали мне на кафедре английской литературы. Мне дали ее адрес; она переехала в Ватерклоф.

Я поехал туда и остановился у дома. Я долго сидел в машине и ждал. Под вечер домой приехал ее муж в «мерседесе», и ему навстречу из дома выбежали двое малышей, мальчик и девочка.

— Папа, папа!

А потом вышла сама Венди в фартуке; ее лучезарная улыбка согревала их всех — всю семью. Потом они ушли в дом. У них был большой дом, окруженный садом, в котором благоухал жасмин. Сзади наверняка был бассейн, внутренний дворик и выложенная кирпичом площадка для барбекю. А я сидел в «королле» — безработный, сломленный, разбитый — и даже не мог плакать из жалости к себе.

— Там все-таки были доллары, — сказал ван Герден Орландо Арендсе. Они беседовали в крепости Арендсе в Митчеллз-Плейн.

— Сколько?

— Пока не знаю, Орландо. Точно не меньше миллиона, но скорее всего больше. — Ван Герден понимал, что может ошибаться, но ему надо было спешить. — Насколько я понимаю, долларами занимаешься ты.

— Ван Герден, позволь говорить прямо. Ты хочешь, чтобы я поверил, что ты собираешься украсть у государства доллары и принести их мне? Это ты-то, которого называли неподкупным?

— Орландо, я не собираюсь красть деньги у государства, я собираюсь вернуть их вдове покойного.

— Она не вдова, они не были женаты.

— Тебе многое известно.

Арендсе пожал плечами:

— Я читаю газеты.

— Деньги принадлежат ей.

— И тебе?

— Ты меня знаешь; я не такой.

— Верно.

— Она ничего не сможет сделать с долларами. Придется перевести их в ранды.

Орландо Арендсе постучал по очкам для чтения, висевшим на цепочке у него на шее, дорогой авторучкой.

— Объясни, в чем тут твой интерес?

— Мне платят за работу.

— Гонорар частного детектива? Ерунда! Как и должно быть. Я хочу знать, в чем тут твой интерес.

Ван Герден пропустил слова собеседника мимо ушей.

— Орландо, мне нужны телохранители. Они угрожали моей матери. Я ищу человека, способного защитить ее.

— Твоей матери?

— Да.

— Угрожали?

— Да. Он сказал, что будет жечь ее паяльной лампой. Убьет ее.

— Невозможно. Твоя матушка — национальное достояние.

— Ты знаешь мою матушку?

Орландо снисходительно улыбнулся, словно отец — непонятливому сынишке:

— Ван Герден, ты считаешь меня отребьем. Думаешь, я — обычный гангстер из Кейп-Флэтс, тупой и примитивный, чьими услугами иногда не грех и воспользоваться. Так вот, позволь тебе сказать — просто так, чтобы не было недоразумений: у меня дома, не здесь, а в доме, где я живу с семьей, висят две картины кисти твоей матери. Кстати, за них я заплатил наличными на выставке в Констанции. Всякий раз, когда я смотрю на них, они трогают меня до глубины души. Они показывают, что на жизнь можно смотреть и с другой стороны. Я незнаком с твоей матерью лично. Но я знаю ее душу, и она прекрасна. — Арендсе помолчал и добавил уже другим тоном, как будто он досадовал на самого себя: — Сколько тебе нужно бойцов?

— А сколько мне может понадобиться?

Орландо задумался.

— Ты хочешь, чтобы ее охраняли дома?

— Да.

— Хватит и двоих.

Ван Герден кивнул:

— Двое — замечательно.

— Для твоей мамы дам самых лучших. Но не бесплатно.

— Я не могу тебе заплатить. Именно поэтому я и предложил тебе сделку с долларами.

— Вдруг стал азартным, ван Герден?

— Орландо, за моей спиной больше нет полиции.