— Думаешь, не понимаю из-за чего это?! Уже дали команду! Наверняка папашка лузинский с Физкультурником перетер… Я даже не удивляюсь, только противно.

— И что решил?

Время до поезда было, можно немного и посидеть, поболтать напоследок. Все же не свидятся больше, а парнишка неплохой. Честный. И Настю, кстати, любит. Так что она поплачет немножко, но одна не останется.

— Не знаю. На «гражданке» мне делать нечего. И статью не хочется. Блин, ну хоть что-то когда-нибудь у нас поменяется? — Федоров изо всех сил поддал ногой валявшуюся возле лавки алюминиевую банку из-под энергетика. Банка описала дугу в воздухе, со звоном брякнулась на землю, покатилась по асфальту.

«Вот и я так же, — вдруг подумал Золотов, провожая банку взглядом, — пнули и полетел». Он поднял голову, посмотрел на небо, проводил взглядом редкие летящие облака. Ощутил на горле острые коготки совести — странного чувства, иногда побуждающего на странные поступки.

Вот жили-были себе люди спокойно, по накатанной, и вдруг появился некий герой, разворошил муравейник, разрушил местный миропорядок, наобещал с три короба, а потом в бега подался. Разгребайте сами свою помойку. Ибо свобода дороже.

Даже Дима, простой великозельский мент, не испугался — попер против течения, а крутой столичный чиновник Золотов убегает. Хотя какой он крутой — так, мелкая рыбешка в стае акул, которая клюет потихоньку свой неправедный корм.

Не мое это дело, ребята, не мое! Отстаньте! Сами разбирайтесь! Пишите, жалуйтесь, звоните! А я — никто! Я ничего не могу! Ни-че-го… Самому бы выжить!

А ведь совсем недавно был и Слава молодым, наивным и честным. Словно Бэтмен, рвался обломать крылья мировому злу и справедливость установить. Но крылья быстро обломали самому. Сдался на милость злу и что? В кого превратился? В прохиндея и взяточника? У тебя сейчас, может быть, появилась последняя возможность человеком себя почувствовать, а не частью бизнес-проекта «Золотов и компания». А ты на поезд торопишься. Но от себя ведь не уедешь. Как там Настя говорила — существует только два пути. Разрушать храмы или восстанавливать. На самом деле есть третий: не делать ни того ни другого. Но он страшнее даже, чем разрушение… Выбирай, Вячеслав Андреевич. Хотя бы попробуй. И неважно, что ничего не получится. Зато никогда ты не сможешь упрекнуть себя в том, что не попытался. И потомки твои не будут стыдливо опускать глаза при упоминании твоего имени. Наоборот — гордо выпрямлять сутулую спину…

Восстанавливать храмы… Легко сказать… С липовой-то ксивой…

Но ты же хотел быть Бэтменом?

Он повернулся к Федорову:

— Тогда остается одно.

— Что?

Федоров поднял понурую голову. Когда-то в детстве Слава Золотов мечтал о том, чтобы у него кроме старшей сестры был еще и младший брат. И чтобы этот брат вот так же, как сейчас Дима, во все глаза смотрел на него, как на бога и волшебника.

И удивительное дело, Вячеслав Андреевич, не верящий в чудеса, не страдающий сентиментальностью, сугубо деловой и практичный человек, вдруг почувствовал себя настоящим волшебником.

А за такое чувство иногда не жалко отдать от трех до восьми лет свободы.

— НЕ ОСТАНАВЛИВАТЬСЯ. МЫ ИХ СДЕЛАЕМ, ДИМА… РАБОТАЕМ…

Счастье — это когда не надо себя уговаривать.

Счастья пока не было. Но и уговоров тоже.

Почти.

Конец первой книги.