Сбоку сидит на скамье джентльмен в собственной судейской мантии. Он и ведет себя, как судья, лупя кулаком одной руки по ладони другой, наподобие беззвучного молотка. В процессе судоговорения. Кто-то тайком открывает коробку с завтраком и вгрызается в бутерброд. А мистер Блиц покачивается взад-вперед на каблуках. Выставляя напоказ несколько великоватые хромированные пряжки на полуботинках. И задирая подбородок, посылает в мою сторону струю неароматного дыхания.

— А вы большой любитель розыгрышей, мистер Кристиан. Пугаете добрых людей до того, что они съезжают с ума и прыгают в окна.

— Это неправда.

— В чем же тогда правда, мистер Кристиан.

— Видите ли, доброго в них было мало. Скаредные, низкие люди, которые каждую пятницу усаживались вечером с хайболлами вокруг стола и играли в бридж. Я был в то время безнадзорным ребенком. Да и лет мне было не больше двенадцати.

— И как только вам исполнилось тринадцать, вы больше ничего такого не делали, мистер Кристиан.

— Нет, почему же. Делал и немало.

— О, так расскажите же нам. Что вы там делали. В такой приятный знойный день хорошо посидеть, послушать разные байки.

— Вообще-то я не думаю, что они имеют отношение к данному делу.

— Напротив, очень даже имеют. Они могут доказать нам, что вы просто веселый молодой человек, любящий время от времени посмеяться.

— Ну, я иногда собирал собачий помет. Сваливал его кое-кому на веранду и забрасывал палыми листьями.

— А, так то была осенняя эскапада, мистер Кристиан.

— Совершенно верно. А потом я поджигал листья и нажимал кнопку звонка, люди выскакивали из дому и, увидев, что у них веранда горит, начинали затаптывать листья.

— То есть, излагая ваш рассказ более вульгарным, если позволите, языком, эти не в чем не повинные люди в панике топтали собачье дерьмо.

— Возражение, ваша честь, возражение. Мистер Блиц не вправе продолжать эти совершенно ни к чему не ведущие выпады. Мистер Кристиан ничем не отличался от любого юноши, подрастающего в замкнутой общине и изводящего соседское старичье. Я, когда был мальчишкой, запускал соседям живых змей в трубы отопления, и те падали им на головы с потолка.

Могучий раскат грома, вспышка молнии. Люди в зале суда пригибают головы. Дождь барабанит по стеклам. Сгущается темнота. Загорается свет. Мой толстолицый друг ухмыляется и покачивает вверх-вниз головой — да, да. Публика продолжает чесаться, а мистер Блиц наставляет палец на Кристиана.

— Не в том ли состоит правда, мистер Кристиан, что мысль разукрасить мистера Сильвера на манер какой-нибудь карнавальной вертихвостки показалась вам дьявольски забавной. И единственно потому, что вид доведенных до ярости людей доставляет вам чрезвычайное удовольствие. Вам захотелось посмотреть, как ничего не подозревающая женщина переживет самое сокрушительное из выпавших ей в жизни испытаний. Да вы еще и пригрозили, что набальзамируете ее.

— Я думал, что это ее успокоит.

— Успокоит. Стало быть, в качестве успокоительного средства вы предлагаете людям бальзамирование.

— Некоторых оно погружает в вечный покой.

— О, люди, сидящие в зале суда, могут покатываться со смеху, мистер Кристиан, но мне это смешным вовсе не кажется. Накачаю тебя формалином. Толкану разъездному музею уродов. Перестань вонять, паскудная ебаная сука. Вы произносили эти слова, мистер Кристиан, чтобы успокоить миссис Сильвер.

— Я думал, что крепкие выражения смогут ее отвлечь.

— Отвлечь.

— Ну хорошо, это слово вырвалось у меня случайно.

— Мне представляется, что не одно только это слово, но и множество иных, мистер Кристиан. В том числе и накачаю тебя формалином. И толкану музею уродов. Этим вы полагали отвлечь миссис Сильвер.

— Я полагал, что это сможет благотворно сказаться на ее поведении.

— Ах, на ее поведении.

— Да, она вела себя безобразно.

— Вам ли судить об этом, мистер Кристиан. Человеку, разбрасывающему собачье дерьмо по верандам добропорядочных граждан.

— Вы не смеете ссылаться на эти факты. Я поведал о них суду доверительным образом.

— Смею, мистер Кристиан, разумеется смею. Вы же посмели выставить останки мистера Сильвера на посмешище и до конца жизни изуродовать воспоминания миссис Сильвер о муже. Я, видите ли, не смею. Еще как смею. Больше того, я смею надеяться, что ваши дерьмовые выходки будут красоваться в заголовках газет от побережья до побережья.

— Довольно, адвокат.

— Но ваша честь, мистер Кристиан сам ознакомил нас со своими разудалыми похождениями.

— Прошу вас ограничиться рамками перекрестного допроса.

— Очень хорошо. Мистер Кристиан. Кто вы такой.

— Прошу прощения.

— Я спрашиваю, кто вы. Некоторое время назад вы назвали себя сиротой.

— Я Корнелиус Медовиус Кристиан, из бруклинских Медовиусов и бронксовских Кристианов, морем приплывших сюда из Европы.

— Понятно. Происхождение, осмелюсь сказать, не весьма почтенное.

— Мои родители были впавшими в бедность, добронамеренными людьми, гордившимися теми возможностями, которые предоставила им эта страна. А вас с вашими вульгарными издевками они не сочли бы достойным даже презрения.

— Насколько я понимаю, нам предстоит вкратце ознакомиться с известными вам крепкими выражениями.

— И ровно через секунду ты, раболепный, пакостный пердун, вылетишь у меня из этого зала через окно.

— Вот это уже на что-то похоже, полный букет. Нет, прошу вас, ваша честь, пусть мистер Кристиан продолжает.

— Адвокат, вы нанесли мистеру Кристиану оскорбление. Если он вам накостыляет, я сочту его поступок не более чем непосредственным осуществлением правосудия. И оштрафую вас за неуважение к суду, поскольку вы вынудили его прибегнуть к кулачной расправе.

— Ваша честь, подобным образом судебных заседаний не ведут.

— Уж не вы ли, грошовый пакостный адвокатишка, намереваетесь учить меня вести судебное заседание.

— Нет, ваша честь. Фу-ты, ну-ты, оказывается, это я кругом виноват. Простите, мне необходимо принять одну из моих сердечных пилюль. Господи, как паршиво я себя чувствую. Я хотел сказать, что с моим клиентом обошлись здесь несправедливо. Вот перед вами молодой человек, рассказавший, как он изготавливал чучела черепах. Как он разбрасывал собачье дерьмо по верандам честных граждан. Едва успевшим распробовать курочку, которую они сварили себе на обед. Как он подбрасывал ядовитых змей людям, собравшимся для игры в бридж. В тот самый миг, когда кто-нибудь играл, быть может, большой шлем. И вот перед вами я, обвиненный в неуважении к суду лишь за то, что этот человек принимается размахивать кулаками, когда ему приходит в голову такая фантазия. Это что же, одна из наших новых свобод. Способных губительно сказаться на всем нашем образе жизни. Вот, стало быть, до чего докатился наш город. Где уже и травка, растущая в ящике под окном, не чувствует себя в безопасности. Где даже мертвому телу остается рассчитывать лишь на удачу. К чему же тогда всю жизнь бороться, если за гробом вас ожидает самое большое за всю вашу жизнь оскорбление. От какого-то уборщика туалетов. Никакие полмиллиона долларов никогда не искупят для миссис Сильвер того ужаса, который ежедневно и ежеминутно преследует ее наяву и во сне. И что за страшная мысль. Ведь когда она умрет, то же самое может случиться и с нею. Тяжким бременем ложится на бедную вдову эта изматывающая ее нервы тревога. Ведь и ее могут засунуть в ящик, словно какую-нибудь грошовую шлюху из темного переулка. И это в то время, когда ей только бы и радоваться жизни. Когда и на нее, наравне с другими ее вдовыми подругами, снизошло наконец блаженство счастливого покоя, когда муж уже не приходит домой, хватаясь руками за голову от деловых забот. Когда ее еще моложавое тело могло бы покрываться золотистым загаром на лучших пляжах береговых отелей Флориды. Раскинувшихся там, где лежало некогда множество осушенных ныне болот. И где она тоже могла бы лежать, погрузившись в мечтательные мысли о доме, в котором ей предстоит скоротать остаток дней. В котором единственной ее сердечной заботой была бы забота о том, где отыскать подходящие антикварные вещи, способные облагородить эту крепость, воздвигнутую ею в раю. Вместо того, чтобы мучиться здесь. В пропыленном, кишащем клопами зале суда. Во время страшной грозы. Вот, значит, что получила она от мужа за долготерпение, за все годы, отданные им торговле. Когда покрой воротничков менялся столь быстро, что муж ее буквально заболевал, обнаруживая у себя на руках груды никчемных финтифлюшек, ибо новое поколение мелких служащих требовало от одежды лишь мимолетного удовлетворения. Да, я вправе это сказать. Вот к чему пришел современный мир. Вон он сидит на свидетельском месте. Изощренный во всех грязных приемах, имеющих целью извести зрелого гражданина, доведя его до могилы. У которой его поджидает последнее издевательство. В самом его гробу. Там, где ему долженствует покоиться с миром. Он покоится с ужасом. В эти дни, когда нашим жизням каждодневно угрожает опасность, выходим ли мы из наших домов или даже сидим в них безвыходно. Последним, на что нам оставалось надеяться, была похоронная контора. Неужели и она станет отныне обителью страха. Пот прошибает меня. Вот все, что я могу вам сказать. Но тебе, человек, которого звали когда-то Гербертом Сильвером, я скажу кое-что еще. Где бы ты ныне ни был. Спи, милый принц.