— Где?

— Сейчас? Не знаю. Где-то в городе.

Крагдоб кивнул.

— Ясное дело. Ну, говори.

Считалось, что для кота разговор с человеком — примерно то же самое, что общение на чужом языке. Если это действительно так, то Рбит прекрасно говорил по… человечески. С глазу на глаз с Глормом он разговаривал бы несколько иначе, но сейчас ему было важно, чтобы и девушка поняла, о чем речь.

— У Бехегала есть тот, кому он доверяет, — объяснил он. — Хотя доверять не должен, поскольку это мой разведчик. Но и у тебя есть тот, кому ты доверять не должен, поскольку он — разведчик Бехегала.

— Кто?

— Тот, кто сейчас добровольно прочесывает город с солдатами, которых ты ему дал. Бехегала он наверняка не найдет.

Глорм нахмурился. Предательство он всегда воспринимал болезненно.

— Не будь глупцом, — сказал кот. — Очень хорошо, что у тебя есть кто-то такой. Перед рассветом он придет к тебе с фальшивым известием от друга. Он сообщит наш пароль и скажет, что Басергор-Кобаль приказал ему куда-нибудь тебя отвести, чтобы поговорить наедине.

Глорм кивнул. На это он мог бы купиться — точно так же они встретились с Рбитом в Бадоре. Кот предпочитал, чтобы его никто не видел, и обычно присылал своего шпиона с паролем и сведениями, где его искать.

— Откуда эта каналья знает пароль?

— От меня. Не непосредственно. Его передал тот, другой, которому доверяет Бехегал.

Каким образом Рбит, кот-воин, магнат и интриган строил свои козни? У Глорма никогда не хватало на это терпения.

— Ясное дело. А теперь коротко.

Его слова угодили прямо в кошачье чувство юмора. Рбита повеселило, что человек требует от кота краткости.

— Ты пойдешь якобы на встречу со мной, — наконец сказал он, вволю отфыркавшись. — И я действительно там буду, что выяснится в свое время. Мы убьем тех, кто тебя поджидает, а потом друг Бехегала, тот, которому он не должен доверять, скажет нам, где его вождь. По крайней мере, я на это надеюсь.

— Надеешься?

— Он может этого не знать. Я не знаю, какие приказы он получил, поскольку не могу быть повсюду одновременно. А если я даже где-то и есть, то не всегда могу с каждым поговорить.

— Сколько?

— Восемь — десять.

— Даже не собираюсь с ними драться. Пошлю кого-нибудь.

В присутствии Эниты Рбит не стал говорить, что он по этому поводу думает.

— Но предатель не поведет туда «кого-нибудь», только тебя.

— Он приведет того, кого будет нужно.

— Глорм, если кто-то наблюдает за домом, в котором устроили засаду, то он донесет Бехегалу, что туда пошел Крагдоб, размножившийся в двадцати экземплярах. Я не затем устраиваю на тебя покушение, чтобы сразу же случилось новое.

Крагдоб задумался.

— Ваше благородие, — сказала Энита коту, — все-таки это слишком опасно.

— Если бы я хотел узнать твое мнение — то спросил бы.

— Да, но я должна… — Она закашлялась.

— Как можно скорее вернуться в Дартан. Я не с тобой разговариваю, женщина.

Больше она ничего не говорила.

Глорм все молчал. Он никогда не мог понять, как так получается, что существу, не умеющему лгать, удается вложить ложь в уста других. Но, видимо, для кота этого противоречия не существовало.

А может быть, данная проблема касалась вообще самой сути лжи и правды? Двух столь неочевидных понятий, растягивающихся от умолчания, ошибки и непонимания до желания и веры с другой стороны. Чистая ложь и искренняя правда, возможно, лежали где-то посередине, но где точно — наверное, не знал никто. Эту проблему не могли решить даже люди в своем собственном кругу. И тем более возможно, что два по-разному устроенных разума, человеческий и кошачий, точно так же по-разному оценивали и воспринимали правду.

Король Тяжелых гор, впрочем, был последним существом на свете, у которого имелось желание решать подобные проблемы.

Приближалось утро, но пока что света, собранного со всех закоулков Громба, не хватило бы даже на один слабый лучик. Лишь на площади мерцали огни, необходимые для уборки, которая продолжалась всю ночь. И лишь там царила суета. Повсюду кругом, среди моросящего дождя, во мраке под тяжелыми тучами, плыли лишь длинные волны ветра, который называли «дыханием гор», — то усиливавшийся, то ослабевавший поток воздуха, похожий на очередные выдохи из гигантских легких.

Предрассветных сумерек не было. Не наступил и рассвет. Потом, почти в одно мгновение, небо посерело — пришел день.

Бородатый и черноволосый сорокалетний мужчина в кольчуге и наброшенном на плечи сером плаще сидел у стены пустой комнаты на третьем этаже каменного дома. Рядом с ним устроились еще двое, тоже в кольчугах, хорошо вооруженные. Все лестницы развалились, наверх можно было подняться только с помощью веревочной лесенки, которая, свернутая, лежала возле стены. Командовавший недавно десятками вооруженных людей Бехегал, которого свои называли Крагдобом, прятался в норе, словно крыса. Его безопасность зависела от разума и доброй воли человека, который командовал ночными патрулями на улицах Громба, а еще больше — от лени разбойников, которым наверняка не хотелось лазить на недоступные этажи всех подряд домов.

Через выбитое окно в комнату падал серый свет.

Бехегал умел ждать. Возможно, даже чересчур хорошо… Он прозевал свой шанс, поскольку ждал слишком долго. Он мог отдать Громб прежнему властителю гор, который годы спустя соизволил вспомнить о своем королевстве; мог с большим шумом встать рядом с ним, но вместо этого он колебался, ждал и ждал… Неизвестно чего. Возможно, исхода переговоров с Кобалем, который не хотел никакого перемирия. Бехегал согласился бы перейти на сторону легендарных героев — но от него требовали другого, а именно — расстаться с жизнью. Он должен был повеситься, погибнуть от собственной руки, поскольку завладел военным прозвищем и титулом, отвергнутым другим.

Но этим титулом всегда кто-то завладевал. В горах должен быть какой-нибудь Крагдоб.

Он слишком долго ждал. Он знал котов и понимал, что они не меняют своего мнения и не отказываются от однажды принятого решения. На что он рассчитывал? Следовало явиться к самому Крагдобу и, возможно, сделать что-нибудь, дабы снискать его уважение. Бросить вызов… А может, просто потребовать для себя трудную, почти невыполнимую миссию. Но Бехегала переполняли неприязнь к сопернику и гордость — что, возможно, служило самой главной причиной, по которой он все медлил. Он не хотел унижаться перед вождем, который бросил Громбелард, куда-то ушел, а потом вернулся, как к себе домой. Он должен был перед ним унизиться — но не хотел.

В маленькой дешевой душонке горного воина, который объявил себя королем, когда не оказалось лучших, жило лишь одно большое чувство — искренняя любовь к безобразному, негостеприимному краю, любовь безымянная или, возможно, прикрытая фальшивыми именами, такими как свобода, слава… Но все же это была любовь, которую разделяли многие. Не ради славы они бегали по горам, и даже не ради свободы; ведь они могли заниматься своим ремеслом где угодно, там, где не шел дождь, не дул ветер. И все же было в этом скалистом чудовище нечто такое, что заставляло его любить. Что? Разве это кто-то знал?