– Я знаю, у тебя очень тёплые отношения с Сергеем Фёдоровичем, а у меня с ним немножечко нелады, история эта старая, но мучает меня постоянно. Великий человек – не могу я чувствовать себя перед ним виноватым. Ты бы не мог как-нибудь затащить его ко мне в киногруппу?

Я не стал допытываться, что там между ними произошло, сказал – попробую, и поехал на «Мосфильм». Выслушал он меня:

– А ты знаешь, в чём дело?

– Нет, Сергей Фёдорович, абсолютно не знаю.

– Вот видишь – не знаешь, а пришёл меня с Никитой мирить. Ты же восточный человек, сначала бы выяснил, в чём дело.

– Неудобно мне было Никиту расспрашивать, ясно одно – он переживает.

Ничего он мне на это не ответил, из-за чего произошел конфликт, не рассказал. Но я не отступаю:

– Сергей Фёдорович, ведь скоро Пятый съезд, вы же прекрасно видите, что на дворе творится, и на съезде будет рубка! Вы великий режиссёр, Никита талантливый человек, оба вы с «Мосфильма» – лучшей студии в мире! Тем более вы же – славяне, вам надо объединиться. Мне даже как-то неловко, что я вам это объясняю. Я вас очень люблю, Никита – мой старый боевой товарищ. Сергей Фёдорович, ну давайте пойдём к нему.

– Ну ладно. Через час.

Я – скорей к Никите. А он в это время готовился к картине о Грибоедове, у него на «Мосфильме» были настоящие апартаменты: несколько комнат, большой зал. И все стены большого зала увешаны картинами на историческую тему, портретами, эскизами костюмов, декораций.

Свою группу Никита спровадил, стоим мы в центре зала вдвоём. Вошёл Бондарчук. На Никиту не взглянул, стал прохаживаться вдоль стен, у одной картины постоял, у второй… у пятой:

– Алик, куда я попал? Ты не знаешь, кто здесь работает? Может, Феллини?

Никита вздохнул:

– Ладно вам, Сергей Фёдорович, ну, что вы, ей-богу…

– А! Это ты, Никита? Ты здесь работаешь? А я подумал, что у нас на «Мосфильме» Федерико Феллини постановку получил.

Зашли в маленькую комнатку, там Никита столик накрыл: сёмга, осетрина, коньячок, лимончик – красиво. Сели, выпили по рюмочке, по второй. И Никита говорит:

– Сергей Фёдорович, давайте всё забудем. Ну, виноват, погорячился…

– Никитушка, дорогой мой, дело не в том, что я не понял твой фильм «Неоконченная пьеса для механического пианино» и ты назвал меня консерватором. Дело даже не в том, что после обсуждения твоей картины ты, мягко говоря, не замечал меня. Мне не это обидно. Ты же талантливый человек, Никита, мастер большой и понимаешь: мы с тобой разные. Наверное, и мне тогда надо было как-то иначе высказаться, но я всегда напрямую говорю. Знаешь, почему мне было больно и обидно? Вот у тебя папа кто? Вся страна его знает и почитает. Мама кто? Известная писательница. Брат кто? Голливудский режиссер. А я? Я же круглый сирота. Я круглый сирота, Никита! И ты не пожалел круглого сироту!

Никита ахнул, и тихо:

– Сергей Фёдорович… Ну, что же теперь-то…

– А теперь давай обнимемся, Никитушка!

Они обнялись. И больше никогда на Никиту Михалкова он обид не имел. А мне о нём говорил:

– Никита – мощный парень. Талантище.

Вообще-то, Сергей Фёдорович нелегко сходился с людьми, но если уж сойдется, то относился к этому человеку нежно, всегда при встрече спросит, как дела, как здоровье, как дома. Он был из тех, о ком с теплотой говорят: простота сердца…

Однажды я приехал к нему на дачу с нашим общим другом итальянским режиссёром Анджело ди Джетти. Встречает нас Ирина Константиновна.

– А где Сергей Фёдорович? – спрашиваю.

– Поехал достать что-нибудь вкусненькое к вашему приезду.

Время было муторное, по-моему, 1989 год, в московских магазинах – шаром покати. Я тогда про себя здорово удивился: неужели, думаю, даже Бондарчук в поисках провизии по городу рыщет? Через полчаса появляется нагруженный пакетами, взмыленный Сергей Фёдорович. Обнялись, расцеловались.

– Алик, я же поздно узнал, что ты приедешь! Извини. Вот, кое-какой колбаски достал …

– Сергей Федорович! Это вы извините. Я был уверен, что уж для вас-то есть какой-нибудь правительственный распределитель…

– Те, кто от народа высоким забором отгородились, это у них особый распределитель. Многие считают, что Бондарчук в ЦК КПСС ногой дверь открывает – враньё! Мы простые люди.

Вот, в чисто бытовом плане. А в творческом плане – ведь вся «итальянская история» картины Бондарчука «Тихий Дон» началась с меня.

25 лет я вынашивал замысел фильма о великом хромом полководце, основателе легендарной династии Тимуридов Тамерлане. Однажды Международный кинофестиваль в Ташкенте (был в советское время такой смотр кинематографа стран Азии, Африки и Латинской Америки) навестил великий итальянский режиссёр Микеланджело Антониони, посмотрел мои фильмы, а потом у себя в Италии в интервью упомянул обо мне и о моей мечте сделать картину о Тамерлане. И в 1989 году явились два продюсера, два молодых неаполитанца и, как выяснилось в дальнейшем, два авантюриста – Энцо Рисполи и Джузеппе Коломбо – и заявили, что готовы осуществить этот мой проект. Под «Тамерлана» они взяли большие деньги в банке Италии, и ещё получили гарантии от руководства республики Узбекистан и от Центрального банка Советского Союза. Начали мы сотрудничать, и вдруг они говорят:

– Давай делать ещё что-нибудь крупное.

– То есть хотите, чтобы у вас параллельно и над другими кинопроектами работа шла?

– Точно! Хотим!

– Есть интереснейшая тема – «Чингиз-хан», картину может сделать Толомуш Океев, мой друг, талантливый киргизский режиссёр. А еще есть величайший режиссёр современности Сергей Бондарчук, он сейчас без работы.

Что его на «историческом» Пятом съезде оклеветали, оскорбили и, как ни защищал его Никита Михалков, сделали всё, чтобы оставить без дела, – в такие подробности я с итальянцами не вдавался – просто сказал, что у Бондарчука есть грандиозный замысел: «Тихий Дон», и это будет его новый шедевр. Они встретились, договорились, и у нас пошло уже три проекта. А кончилось тем, что после распада СССР мой проект «Тамерлана» лопнул, и картину о Чингиз-хане вместо Океева снял американский режиссёр. А Сергей Фёдорович продолжал создавать свой «Тихий Дон», даже в дни августовского путча 1991 года съёмки не остановил.

В 1992 году я с семьёй перебрался жить в Италию. Когда Бондарчук приступил к монтажу картины, общались с ним в Риме. Звонит поздно ночью:

– Алик, что делаешь?

Да разве я мог сказать, что сплю?!

– Читаю.

– Алик, я тебе звоню из «Матросской тишины»!

Они с Ириной Константиновной жили в шикарном дорогом отеле – в центре Рима, на площади