Уже были поданы порции с кровью, и Саша уже начала снимать с огня чуть более прожаренные, а

эти двое все никак не могли закончить. Тогда Уайетт заявил, что это ничья, и соперники согласились.

– Ну, Макс, ты первый из моих противников, кто знает, что делать.

– Ты бы видел, как он играет на репетициях. – Для пущей убедительности Шон даже помахала куском хлеба.

Доминик взглянул на меня.

– Ты играешь со своими актерами в «бомбу»?

–Доминик, повтори-ка свой вопрос, только на этот раз смотри на Макса.

– Слушай, Уэбер, мы ведем светскую беседу. Может, ты, наконец, отложишь свою камеру?

Все дружным ворчанием поддержали его, поэтому я сделал, как мне было велено, хотя и не без сожаления, поскольку получал от съемок истинное удовольствие. Иногда мы пользовались видеокамерой в Нью-Йорке, но это было все равно, что снимать матчи для спортсменов. Мы смотрели их, стараясь понять, какие допускаем ошибки. То же, что я снимал сегодня, было чисто «семейным», забавным и чрезвычайно увлекательным занятием для человека, дружащего с камерой. В глубине души я лелеял идею сделать небольшой фильм о нашем ночном празднике, а затем разослать копии всем присутствовавшим.

– Доминик, что слышно о Никапли?

– Погоди секундочку. Сейчас, только возьму еще немного вон тех бобов. Интересно, кто их готовил? Микки, нам обязательно нужно узнать рецепт.

– Макс.

– Макс? Черт, неужели ты так здорово и бобы готовишь, и в «бомбу» играешь?

–Доминик!

–Что?

– Никапли.

–Ах, да. Ничего! Самым ужасным качеством Ника было полное отсутствие каких-либо пороков. Ни

подружек, ни азартных игр, разве что раз в месяц мог выпить пивка. Обычно, когда кто-то исчезает, первым делом пытаешься выяснить, не заказывал ли он билет в Вегас или в Акапулько. Но этот парень ничего такого не делал.

– Он просто пугал людей.

– Именно! И это единственное, за что можно зацепиться. Пороков у него не было, зато была чертова уйма врагов. Вообще-то, у нас в управлении многие считают, что Нику, скорее всего, уже не придется посмотреть очередную игру «Доджеров»135 .

– И это тебя нисколько не беспокоит? Он вытер губы салфеткой.

– Вообще-то, должно бы, но Чарли Пит… Господи, да если бы ты даже просто случайно назвал его «Чарли», он бы так на тебя посмотрел, что у тебя пальцы ног поджались бы от страха.

За столом воцарилось молчание, явно гласящее «вопрос закрыт» – пока наконец Джеймс громко не рассмеялся.

– Да, но какого Кровавика он мог бы сыграть!

На десерт был подан приготовленный Микки Скэнлан торт «Пудель», представлявший собой настоящее произведение кулинарного искусства. Она попросила нас не спрашивать, из чего он сделан, а то мы не станем его есть. Но с этим ни у кого затруднений не возникло.

После двух кусков торта и чашки Сашиного слабого кофе, я взялся за камеру и снова начал снимать. Переходя от одного гостя к другому, я просил каждого попытаться угадать, из чего все-таки был сделан этот торт.

Уайетт просто улыбнулся в объектив, уминая остатки своей порции. Я быстро двинулся дальше.

Шон предположила, что там были шоколад и чернослив, и пожала плечами. Джеймс назвал шоколад и изюм. Доминик пошутил: шоколад и больше ни-капли.

Микки швырнула в него ложкой, но рассмеялась так же громко, как и все мы. Я переводил камеру с лица на лицо, приближаясь к каждому насколько возможно близко, затем отходя назад и переходя к следующему, стараясь, однако, запечатлеть лица присутствующих до того, как первые самые искренние волны смеха дойдут до высшей точки и пойдут на спад.

Наведя камеру на Макса, я решил, что он от смеха потерял всякий контроль над собой – даже уронил на колени тарелку и вилку.

И тут мне вдруг стало понятно, что дело обстоит гораздо хуже. Именно в этот момент осознания один из тех страшных зверей, о которых я упоминал ранее, внезапно проявился во мне и прыгнул.

Несколько секунд – долгих, все решающих секунд – я, зная, что с моим другом Максом Хэмпсоном что-то ужасно не в порядке, абсолютно ничего не предпринимал, а лишь продолжал его снимать. Мне просто необходимо было еще несколько секунд поснимать, прежде чем я смогу броситься ему на помощь. Прежде чем я захочу броситься ему на помощь. Да, именно так – прежде, чем я захочу ему помочь.

Уайетт воскликнул:

– Эй, что с Максом? Взгляните на него! Ему плохо!

Я выронил камеру, но слишком поздно. В воцарившемся хаосе никто не понял, что я сделал. Но какое это имело значение. Ведь я-то понял.

На следующее утро, подъезжая к студии, я увидел ее на автобусной остановке.

– И почему это при виде тебя я нисколько не удивлен?

– С Максом все будет в порядке, Уэбер. Обещаю. Ты не сделал ничего плохого.

– Я не помог.

– Ты делал свой фильм. Неужели ты до сих пор не понял: именно это самое важное, что ты можешь сделать? Если он в конце концов получится хорошим, то и все остальное наладится. Теперь я могу тебе помогать. Мне, наконец, позволено. С тех пор, как ты сюда вернулся, мне кое-что удалось сделать. С Максом все будет в порядке.

– Докажи.

– Позвони в больницу. Попроси позвать доктора Уильяма Кейзи и спроси его о состоянии Макса. Я «не лгу, Уэбер.

– А что с Никапли?

– Он мертв. Убит в восточном Лос-Анджелесе бандой, называющей себя «Рыбочистка». Его тело будет обнаружено сегодня.

– Его гибель как-то связана с этим? С «Полночь убивает»?

– Нет.

– Спросоня, что именно им нужно? Пожалуйста.

– Не могу тебе сказать, поскольку и сама не знаю. Сначала мне было велено явиться и поговорить с Филом. Я так и сделала. Безуспешно. Потом мне было велено переговорить с тобой.

– Кто тебя послал?

–Добрые звери.

Я заехал на пустынный лесосклад и заглушил мотор.

– Так ты знаешь и об этом?

– Чем дальше продвигается работа над фильмом, тем больше я знаю о тебе. Образы зверей не так уж далеки от истины – просто, в действительности, все обстоит гораздо сложнее. Помнишь, что однажды сказал Блоудрай? Насчет зла? Это не просто что-то, это все, только ставшее плохим? И он был прав.

– Не понимаю.

– «Полночь убивает». Ты же сам видел – фильм так себе. На девять десятых это обычный фильм ужасов для обычного субботнего вечера. Но потом Фил сделал что-то, нашел какой-то прием или гениальный ход и создал сцену, которая все обратила во зло…

– У него получилось произведение искусства.