Может быть, они передвигались, гонимые голодом. Путешествие в 500 миль на юго-запад привело их к караванным оазисам. Как только эти голодные и отчаявшиеся люди прорвались через узкое горлышко в Восточную Персию, они стали применять навыки конных лучников, чтобы силой взять все, что им нужно, и пресечь любые попытки их прогнать. Монгольские пони не сильно изменились за прошедшие века. Кони гуннов отличались малым ростом, большой головой, отсутствием изящества и колоссальной выносливостью. Шапур II вынужден был обратить на гуннов внимание.

Понадобилось семь лет войн и подкупа, чтобы убедить, по крайней мере, часть гуннов стать союзниками. К 358 г. Шапур II вернулся к борьбе с римлянами, и на этот раз ему сопутствовал успех. Наиболее удачным оказался 363 г., когда блистательный, но своевольный тридцатилетний император Юлиан двинулся на Ктесифон. Именно тогда он сказал своим войскам: «Мы должны стереть с лица земли эту беспокойную нацию». Но Юлиан не только не смог взять город, но даже не сумел организовать отступление своей армии. Измотанные плохим снабжением и атаками противника, легионы Юлиана застряли на месте, а император был убит в мелкой стычке. Новый император Иовиан был вынужден вернуть Персии все, что она отдала 65 лет назад, выкупая гарем. Только после этого он сумел вернуться домой.

Возвратившиеся к Шапуру II после сделки с гуннами уверенность и военные успехи, возможно, связаны с тем, что всего несколькими годами позднее, в 375 г., гунны появились в Дакии. Просто ли это совпадение, что германские племена, жившие на северном побережье Черного моря, неожиданно оказались атакованы конными лавинами странных пришельцев с востока? Чужаки казались сросшимися со своими конями, как кентавры, и стремительно двигались на запад. Последовавшие потрясения сокрушили Римскую империю и спровоцировали массовую миграцию готов, приведшую к потере двух третей армии, сражавшейся с Персией.

Страшное господство Рима приблизилось к концу.

Из всех варварских народов, которые бродили по Европе в V в. н. э., только вандалы и гунны заслужили наихудшую репутацию за свои дикие и бессмысленные разрушения. И все же, как это часто случается с навязанной нам историей варваров, дело обстояло несколько иначе.

Аттила неудержимо надвигался с востока со своими ордами кровожадных гуннов к воротам Рима — ну почти к ним — пока не был остановлен рукой Божьей в лице папы Льва I. В этой истории много странностей. Для начала она игнорирует тот факт, что Аттила объявил, что он идет спасать девицу в горе (именно так!). Но больше всего удивляет то, что чем четче пытаются выявить роль гуннов в истории, тем менее отчетливой она становится.

Нет никаких сомнений, что Аттила существовал, но намного труднее установить наличие гуннских орд. Большинство следовавших с ним воинов были на самом деле германцами. Было подсчитано, что одновременно в Европе присутствовало не более 15 000 гуннских воинов[316]. А когда пытаешься найти следы пребывания гуннов, выясняется странная вещь: их нет. Не существует ни одного портрета гунна, не обнаружено ни единого места проживания Аттилы. Известно не более двухсот захоронений, которые имеют какие-то основания считаться могилами гуннов, но даже сейчас их принадлежность вызывает споры. Да что там говорить, мы понятия не имеем, какой язык использовали гунны, за исключением того, что ко временам Аттилы его двор говорил на готском. Даже имена вождей гуннов времен Аттилы (наиболее вероятно) германские по происхождению. Это относится и к самому Аттиле.

Трудности индентификации гуннов — яркое свидетельство того, что они не были, как их изображают, безжалостными убийцами, готовыми прикончить всякого, кто встречался им на пути. Конечно, нет сомнений в том, что гунны провели какое-то время в Восточной Европе, но отсутствие свидетельств самостоятельной культуры гуннов указывает, что они не столько уничтожали народы, которые себе подчиняли, сколько смешивались с ними. На самом деле, такой вывод напрашивался, если без предубеждения относиться к письменным источникам. Вот почему еще в 1920 г. Герберт Уэллс, писатель, критик современного ему общества и популяризатор истории, пояснял, что: «Вместо того чтобы убивать, они шли на военную службу и вступали в смешанные браки с представительницами народов, которые завоевывали. Они обладали даром, необходимым для всех народов, судьбой назначенных для политического превосходства, — способностью к толерантной ассимиляции»[317].

Смешно, но именно процесс ассимиляции стер все свидетельства о гуннах, сохранив только свидетельства о тех, кого они подчинили.

Этому имиджу гуннов как беспощадных убийц мы обязаны европейскому национализму и пропаганде времен Первой мировой войны. Германские романтики сочиняли свою легенду, изучив старые мифы, среди которых были волнующие истории о героическом неистовом вожде гуннов по имени Этцель (Аттила). В 1900 г. кайзер Вильгельм II, припомнив эти сказания и поместив их в ложный исторический период, так обратился к войскам, отправлявшимся на подавление восстания в Китае:

Британские газеты с негодованием набросились на эту речь, а когда они писали о зверствах, кстати выдуманных, германских войск в Бельгии в начале Первой мировой войны, то использовали слово «гунны» как эпитет для характеристики немецкой жестокости. Возвратить доброе имя Аттиле и гуннам так и не удалось.

Вандалы пострадали от аналогичного искажения прошлого Европы. Они, конечно, подарили нам термин, обозначающий тех, кто умышленно портит чужое добро. И все же вандалы поступали в соответствии с моральными принципами, которые можно рассматривать как более жесткие, чем наши собственные, и ничего не ломали.

В случае с вандалами вина лежит на церковных хрониках (тоже базирующихся на мифах). После гордоновских бунтов в Лондоне в 1780 г., когда были атакованы сторонники католической эмансипации, поэт Уильям Купер назвал толпу, которая сожгла библиотеку лорда Мэнсфилда, «вандалами»[319]. Купер впитал с молоком матери церковное понимание преступлений вандалов. Он провел всю жизнь под присмотром церковников и написал несколько хорошо известных в Англии гимнов, включая «Удивительную благодать».