Вокруг, на высоте второго этажа, шла узенькая веранда, по которой можно было подойти к любому из окон. Шум шагов идущих по лестнице, как ни старались посетители ступать осторожнее и тише, гулко отдавался в пустынном безмолвии и повторялся где-то двукратным и троекратным эхом.

Когда все поднялись во второй этаж, где, собственно, и начиналось жилое барское помещение, то вступили в громадную залу, потолок которой почему-то был устроен тоже в форме купола, в трех местах поддерживаемого лепными атлетами гигантского размера.

– Вот тут произошло одно преступление, – тихо сказал следователь, но голос его так звучно отдался в двух местах странной залы, что все невольно вздрогнули.

Однако следователь продолжал, обращаясь к Крушинскому:

– Тут мы нашли женщину без головы, а там, налево, через три комнаты, труп старика в постели. Вот, видите, кровавое пятно на паркете!.. Это было тут… тут лежала шея трупа.

Крушинский отвернулся: следы крови издавали зловоние. Он огляделся и увидел, что старинная дорогая мебель, стоявшая вдоль стен, беспорядочно сдвинута с места, а некоторые стулья и одно кресло даже опрокинуты.

Он обратил на это внимание следователя. Тот ответил, что это уже занесено в протокол осмотра обстановки преступления.

– Но, что удивительнее всего: даже картины сдвинуты с места, тут кто-то хозяйничал, и, представьте, даже, кажется, после последнего осмотра. Это еще удивительнее, потому что все выходы и входы были крепко заперты, и полиции вменено в обязанности следить за этим домом. Да, это странно, – повторил следователь и задумчиво потер лоб.

Крушинский оглядывал зал. С каждым поворотом фонаря в руке агента перед ним открывались новые детали этого странного жилища. Он увидел на куполе лепного амура, держащего обеими руками цепь тяжелой бронзовой люстры.

Напряжение на лице мифологического мальчугана было так реально, что вызывало невольную улыбку и наводило на мысль о значительной художественной ценности этого орнамента. Но более всего привлекла внимание молодого графа брошенная на крыше старинных клавикордов мандолина.

«Кто играл на ней? – подумал он. – Конечно, не старый же ростовщик. Неужели она, эта таинственная девушка?»

Он сообщил о своих наблюдениях следователю, тот ответил, что принял уже это к сведению. Потом все двинулись в двери налево и очутились в громадной гостиной, дорогая, крытая желтым шелком мебель которой была так ветха, что, казалось, от одного прикосновения могла рассыпаться.

Пол устилал толстый ковер, из которого при каждом шаге поднимались целые клубы пыли, издававшей какой-то особенный запах. За этой гостиной следовала комната, в которой на мозаичном полу валялся один соломенный треногий стул и больше не было ни одного предмета, кроме какой-то косынки, сунутой в угол.

Это был обрывок дорогой старинной шали, одной из тех, что, несмотря на громадные размеры, могут быть продернуты в обручальное кольцо. Следующей комнатой была спальня старика, а рядом с нею маленькая светелка с одинокой кроватью и, несколькими деталями женского туалета, висевшими по стенам.

– Кстати, о мандолине! – сказал следователь. – Поглядите!

И, выдвинув ящик простого деревянного стола, какие ставят в кухнях, он вынул из него свернутый в кольцо пучок струн.

– Артистка, очевидно, помещалась в этой комнате, и теперь ясно, что она не могла быть простой служанкой у старика, в особенности после того, как вы подтвердили сходство ее с лицом покойного…

– Да, да… – сказал дрогнувшим голосом Крушинский, пристально вглядываясь во все предметы, находящиеся в комнате, – да… та была не та!..

– Убийство, как видите, произошло ночью, потому что постель смята и раскидана… Ба! – воскликнул он вдруг. – Да и тут кто-то хозяйничал после последнего осмотра… Смотрите, в протоколе значится, что подушка валялась на полу, а теперь она находится на постели. Вы помните, господин Киркин, – обратился он к одному из агентов, с умным, наголо выбритым лицом, похожим на лицо одного из знаменитых артистов. – Вы помните, мы оставили подушку на полу?..

– Да, – задумчиво ответил Киркин, – она была на полу, и мы ушли, не трогая ее. Я это хорошо запомнил…

– Странно! – сказал следователь. – Придется, кажется, отправившись любоваться на привидение, писать совершенно новый протокол.

Трое агентов в это время вышли из соседней комнаты и заявили, что множество вещей в ней тоже переменили свои места. Так, например, шкаф в стене, из которого очевидно, и выкрадены все богатства старика, вновь открыт, и нижняя доска проломана, чего раньше не было.

Наконец, постель старика измята совершенно иначе, чем это было прежде. Как будто кто-то тяжелый и плотный сидел на краю ее. Все перешли в соседнюю комнату, кроме Крушинского.

Он видел, как они нагибались, оглядывая постель, как ползали на коленях, слышал, как несколько агентов удалилось проверить, целы ли запоры на входах, но все стоял, неподвижно вглядываясь в простую, но для него очень значительную вещь.

В углу над образом была приколота роза, засохший цветок был обернут в черный креп. «Что это, эмблема или осталось на память после чего-нибудь?» – грустные мысли молодого человека до того привязались к этому цветку, что он забыл, где он и почему.

Перед ним опять восстал бледный силуэт в лунном свете, не тот, не с покрытой головой и мертвенно скрещенными руками, но живой, очи которого были устремлены на небо, а рука, бледная рука, в порыве какого-то невыносимого страдания как будто сотворила крест.

– Что вы так задумались? – подошел к нему следователь.

– Так, тут есть о чем подумать! – ответил Крушинский.

– О, да, – согласился следователь, – дело такое сложное, что, право, я охотно склонился бы, если бы мог, в сторону предположений, что тут вмешался дьявол… потому что…

Но он не договорил, вздрогнул, и все вздрогнули, как один.

Неизвестно откуда, но громко и явственно, пронесся по всем комнатам раздирающий женский крик, и через несколько секунд ему как эхо ответил адский хохот баса.

Все остолбенели, превратясь в живую картину. Агент, державший фонарь, выронил его, и тот потух.

– Зажгите фонарь! – опомнившись первым, грозно крикнул следователь и опять смолк.

В стороне зала послышались глухие стенания. Звук их, нежный и полный невыразимой муки, был так призывен, что Крушинский, несмотря на темноту, кинулся в ту сторону, откуда он послышался.

За ним бросились следователь и агенты, но как ни осматривали потом все при свете вновь зажженного фонаря, не нашли ничего и никого, кроме возвратившихся агентов, заявивших, что они слышали крик, когда осматривали нежилые комнаты внизу и все три входа, на которых целы печати, наложенные еще в первый раз. Тогда следователь стал производить осмотр лично.

Уже начало светать, а группа следователей все еще лазила по лестницам, отворяла двери чуланов, заглядывала в самые мрачные и, по-видимому, сокровенные углы, но ничего не нашла. Привидения тоже не оказалось. Когда все было окончательно перешарено и перерыто, а они не пришли ни к каким результатам, Крушинский, весь бледный, сверкая глазами, твердо заявил следователю: