Элизабет также хотела спросить Джонни о том, как ей быть с ревностью по отношении ко всем женщинам, которых он когда-либо имел, но она не смогла унизить себя подобным признанием.

— С помощью логики и здравого смысла можно получить ответы на любые вопросы. — Ему было виднее — человеку, привыкшему ходить по лезвию бритвы.

— Однако не может же всегда быть так, что выходит только по-твоему, Джонни.

Он резко вскочил, будто Элизабет хлестнула его плетью, некоторое время сверлил ее взглядом, а затем отвел глаза и отошел к окну.

— Похоже, мне стоит просто-напросто позвать своего священника и покончить с этим раз и навсегда, — горячо проговорил он. Ему еще никогда не приходилось сталкиваться со столь длительным сопротивлением, и теперь он раздумывал над тем, скоро ли придет конец его терпению. То было время, когда властителями жизни являлись мужчины, а мнение женщин не значило ровным счетом ничего.

— И почему это я стал таким вежливым? — проговорил он, обращаясь к самому себе.

Однако Элизабет услышала его с другого конца комнаты и ответила:

— Потому что ты боишься, как бы я не опозорила тебя, закричав или отказавшись выходить за тебя замуж прямо на венчании.

Она не понимала, что эта вежливость не имела ничего общего с ним. Все усилия, которые совершал над собой Джонни, были предназначены только для нее. Она могла бы кричать до посинения перед лицом небес и местного священника, чье существование целиком и полностью зависело от Джонни. Она могла бы кричать перед всем городом — и это тоже ничего бы не изменило. Но для него были важны ее чувства, которые он старался щадить, и поняв, что неправильно подходит к делу, тут же стал вежлив и разумен.

Однако к их отношениям было применимо любое слово, кроме «разумность». То, благодаря чему они соединились, что дарило им радость и постоянно бурлило жаркими воспоминаниями, не имело ничего общего со здравым смыслом. Их объединяла существовавшая физическая тяга друг к другу — такая сильная, что иногда Джонни казалось, что, женясь на Элизабет, он подписывает себе смертный приговор. Но, поскольку он никогда раньше не утруждал себя поисками различий между словами «любовь» и «страсть», он теперь не мог с точностью сказать, что именно испытывает по отношению к Элизабет. Он только знал, что никогда в жизни и ни к одной из женщин не чувствовал ничего подобного.

Повернувшись к ней от окна, он небрежно обронил:

— Я приду сегодня вечером.

— Что под этим подразумевается? — С тех пор, как Элизабет забеременела, настроение ее было весьма переменчивым, и хотя этот вопрос она задала довольно жестким тоном, но почувствовала при этом, как по ее позвоночнику пробежала жаркая волна.

— Под этим подразумевается кое-что, чем я очень люблю заниматься. Будь со мной поласковее.

Весь день Элизабет не находила себе места. Пыталась читать, потом отправилась на прогулку вместе с Хелен. Однако возбуждение не проходило. Остаток дня прошел на кухне под монотонное воркование госпожи Рейд, которая рассказывала всякие забавные истории о детстве Джонни. Это лишь усилило смятение чувств. Сохранять остатки благоразумия становилось все труднее — пребывание в доме Джонни Кэрра едва не доводило ее до экстаза.

В тот вечер Хелен одевала ее с особым тщанием, стараясь, чтобы каждая складочка юбки легла на свое место, а кружева, обрамлявшие вырез платья, выглядели как можно пышнее. Для волос оказались припасены золотые ленты в тон богатой вышивке нового шелкового наряда. Служанка позаботилась обо всем, даже притащила с собой флакон духов, распространявший крепкий аромат роз.

В конце концов Элизабет, выведенная из себя столь чрезмерным прилежанием, взмолилась о пощаде. Однако ее слова вызвали у Хелен лишь снисходительную улыбку.

— Ребеночек кого хочешь заставит нервничать, — ласково произнесла она, — но ничего, миледи, скоро управлюсь. Ведь вам небось самой хочется быть сегодня вечером покрасивше, чтобы он заметил.

— С чего бы это? — слегка фыркнула Элизабет. — С какой стати нынешняя ночь должна отличаться от любой другой?

Горничная лишь отвела глаза.

— Признайся, тебе что-то известно, — начала допытываться Элизабет, почувствовав неприятный холод в животе. Новое платье и прилежно расправленные кружева внезапно словно свинцом навалились на ее плечи. Теперь она с предельной ясностью осознала, что эта тщательная процедура одевания имела какое-то особое значение.

— Нет, миледи, ничего такого не знаю, не ведаю, — глухо забубнила служанка, однако голос ее ясно выдавал смущение, а глаза ни за что не хотели встречаться с глазами госпожи.

Бедной девушке явно под страхом суровой кары было не велено говорить то, что она знала, и не имело смысла терзать ее слишком настойчивыми расспросами. Элизабет и без того уже догадалась о новой опасности, хотя и раньше никогда не теряла бдительности в отношении планов Джонни Кэрра.

За ужином Элизабет почти ничего не ела вопреки всем стараниям Хелен, которая любовно сервировала стол, поставив на него даже букет тепличных роз. И когда в дверь раздался знакомый дробный стук, она едва не подпрыгнула на месте.

Через секунду, не дожидаясь разрешения войти, на пороге комнаты появился Джонни собственной персоной.

— Спасибо, Хелен, можешь идти, — небрежно бросил он на ходу, пододвигая стул и усаживаясь за стол. Так в мгновение ока Элизабет оказалась ночью наедине с Джонни Кэрром.

Сейчас, когда на его лице играл не луч рассветного солнца, а золотой отсвет пламени свечи, он выглядел совсем другим. Перед ней сидел совершенно незнакомый мужчина — не проситель, а человек, больше привыкший повелевать.

На нем был камзол из черного бархата с разрезами на рукавах и груди, сквозь которые виднелось великолепное тонкое полотно белой сорочки. Кружева на манжетах и под воротником пенились, как старое вино, а меж складок жабо мерцал крупный бриллиант. Ткань, из которой были сшиты его шотландские штаны, не отличалась крикливостью — в ее рисунке преобладала черная и серая клетка. Вместе с тем красная марокканская кожа расшитых золотом башмаков гармонировала по цвету с яркими шелковыми подвязками, перехватывавшими его колени. Столь живописный облик довершала синяя муаровая лента, которой были стянуты сзади волосы.

— Изумительно, — оценил он роскошную обнову Элизабет с чарующей улыбкой, от которой в трепещущем свете свечи особенно резко выступили его скулы. — Твой наряд просто неподражаем. — Вышивка, сплошь покрывавшая платье, действительно была на редкость затейлива: на зеленом и темно-пурпурном фоне были щедро рассыпаны желтые ирисы. А золотые кружева, перемежавшиеся с разноцветными лентами, пышно украшали ворот, локти и широко разрезанные рукава.

— Очевидно, я должна поблагодарить тебя за щедрость. — Элизабет вполне отдавала себе отчет в том, сколь дорого должна была обойтись эта ручная вышивка по шелку. — Но, право же, такая роскошь мне вовсе ни к чему.