Пока шла перебранка, Прасковья успела определиться с порядком собственных действий. Она поставила стопу на нижний стеллаж и, схватившись руками за другой, что был чуть выше уровня груди, резко оторвала тело от пола. Из этого положения, максимально вытянув руку вверх, можно было зацепить не сам череп, но его болтающуюся в воздухе бирку. Что она и сделала, потянув бирку на себя. Череп, последовавший за биркой, полетел вниз раньше, чем Прасковья успела оценить последствия своего необдуманного поступка. Однако ситуацию спасли ведра с водой. Оказавшееся, на счастье, здесь же одно из них приняло в свою замутненную уборкой глубину стремительно спикировавший с верхотуры череп неизвестного. Обалдевшей от неожиданности и страха Прасковье оставалось лишь констатировать факт получения ею искомого предмета таким необычным путем. Когда она разогнулась, стряхнув мокрое с халата, то встретила внимательный взгляд Раисы Захаровны.

Взгляд этот поведал Прасковье, что ее маневр с музейным черепом остался незамеченным. Страх тут же отпустил женщину.

— Мне б воду поменять, пожалуйста, Раиса Захаровна, — вежливо испросила разрешения Прасковья, обращаясь к руководительнице уборочного процесса, — а то вон черная уж вся сделалась.

— Надо, так идите, — равнодушно пожала плечами та, — только не задерживайтесь, а то у нас с вами конца не видно.

Зайдя в туалет, Прасковья вытащила многострадальный экспонат из грязной воды, обтерла его по кругу отжатой половой тряпкой и стала лихорадочно осматриваться по сторонам, ища способа укрыть его от любых посторонних глаз. Решение пришло сразу, поскольку было единственно возможным. Она откинула керамическую крышку сливного бачка, отогнула рукой в сторону спускной механизм и, опустив череп в бачок, положила крышку на место. Затем она поменяла воду в ведрах на свежую и вернулась обратно, чтобы закончить с уборкой помещения, после чего уже уехать домой на Михаиле и более никогда в этот музей не возвращаться, пропади оно все пропадом вместе с немытыми экспонатами.

Вечером следующего дня Суходрищева хладнокровно и без каких-либо проблем вынесла череп из музея в обычной сумке для покупок и вручила Шварцману со словами:

— Когда плывем, Мишаня?

Тот расчувствовался и чмокнул Ленку не как обычно, мимоходом, в область между ухом и затылочной частью, а в самые губы и по центру. Это означало, что — скоро и без обмана. На радостях ей этим же вечером даже удалось развести Мишку на быстротечную супружескую близость, какой она не имела с ним последние года четыре.

В общем, проделанными манипуляциями довольны остались все: Шварцман, ставший владельцем рыцаря рыночной ценой под две сотки тысяч североамериканских денег, Ленка Суходрищева, огребшая тур на Карибы и, хотя и вялый и одноразовый, но все же секс с мужем, Прасковья, честно исполнившая поручение хозяев и проявившая при этом мужество и смекалку, и, наконец, оба Гуглицких, Аделина и Лев. Удовлетворенность последних успешным предприятием длилась ровно до трех вечерних биений спаленной ручки.

В предчувствии реакции Николая Васильевича на то, что ему предстояло сейчас узнать, Адка светилась нездешним светом, словно не только он, Гоголь, но и сама она сделалась теперь невидимой, и лишь излучаемое ею сияние могло быть засечено человеческим глазом. Лёвка вел себя поскромней, хотя внутренне чрезвычайно гордился собственной щедростью и той удивившей его самого легкостью, с которой он расстался с железным человеком. Он порой ловил себя на мысли, что железные изделия, присутствовавшие в его доме в двух, до недавнего времени, экземплярах, всегда были для него не просто мертвым железом — оставался чуток места и для железной души их. Они были кусочком овеществленной Лёвкиной детской еще мечты о далеких странах и обитающих там прекрасных людях. Потом Лёвка вырос, и мечта заросла заботами. Но вместе с открывшейся залысиной вдруг показалась снова. Оттого и уперся он в этих рыцарей всем существом своим, назначив их первыми среди прочих остальных оружейных древностей. Вот почему шевелящаяся внутри Лёвкиных кишок гордость за свой поступок никак не давала успокоиться всей остальной нутрянке. Это еще Адка не в курсе, сколько он стоит, один полный рыцарский комплект, даже пускай для обычного воина. А если б военачальник, вельможа? Или даже высший вариант доспехов — королевский? Узнала б — с ума сошла, натурально. А Шварик, хотя и не смыслит ни хрена, а владеет теперь и ни гу-гу.

— Вот! — Лёва со стуком положил на письменный стол добытый череп и не смог сдержать довольной улыбки. — Принимайте и распишитесь в получении, Николай Васильевич! Свежий. Только из хранилища, с пометкой «Осторожно, хрупкое». Куда закопать прикажете?

Тихий шелест прокатился над поверхностью планшета, зачастили, посыпались островерхие буквы, заваленные все так же направо.

«Что сие, мои милые друзья?»

— Как что? — не выдержал напряжения Лёва и выкрикнул в потолок, едва контролируя громкость голоса: — Почему «сие»? Да это ж ваш череп, Николай Василич, родной вы наш, настоящий череп от вашей отрубленной головы! Из Бахрушинского вынесли, там он и хранился, как сами говорили! Прасковья наша вытащила тайком, в ведре.

«…Милая, милая, храбрая женщина… Но, предвещая ваше недоуменье, отвечу, что это совершенно не присущей мне формы голова, милый Лёвушка, — самою же голову сию и дам про заклад. Мой череп имел теменные выступы один против другого, в равности и в симметрии, не заметить каковые дело весьма затруднительное. Этот же идеален и пригож, как шар. И зубы мои, прошу прощенья за подробность, неизменно отличались некрасивостью, были мелки и весьма редко отстояли один от другого. Здесь же предстают виденью моему зубы крупные и частые, с мощными резцами, густо устроенные в челюстях, хотя и далеко не все наличествуют, что, впрочем, совершенно объяснимо воздействием времени».

— Боже мой… — Аделина обхватила горло руками и медленно опустилась на паркет. — Но как же это можно, Николай Васильевич, Лёва? Мы же все так этого ждали, мы же были уверены, что скоро все для вас окончится, все эти ужасные мучения истомившейся вашей души.

«Простите, великодушные мои друзья. Как никто ценю вашу нежнейшую обо мне заботу, однако исполнить такое, скорей всего, не в ваших силах, как и не в силах сделать это ни одному из человеков… Видно, так и суждено обитать мне в нынешних пределах, и будет сие до той поры, пока не дождусь я самого конца света…

Впрочем, дражайшая моя княгинюшка, несмотря на тщетную попытку нашу обрести для меня возможность земного отрыва, теперь хотел бы я продолжить прерванную вчера поздним часом беседу нашу и вновь поговорить вот о чем. О, как же нескончаемо прав Владимир Владимирович, излагая мысли свои о самодовольном и величественном мещанстве, говоря о поддельной значительности, поддельной красоте, поддельном уме и привлекательности! О том, что, припечатывая словами этими, творим мы нравственный над ними суд. О том, что питаются люди эти запасом банальных идей, прибегая к избитым фразам и клише, их речь изобилует тусклыми, невыразительными словами, как и поступки их же являют собой деянья убогие и недальновидные, лишенные всякого душевного благородства…