Их узнал смотритель какой-то почтовой станции близ Сент-Менеу. Об этом сообщали во всех листовках. Он поехал за ними, перехватил их под Варенном и вызвал подмогу. Подоспевшие солдаты арестовали короля. Члены Ассамблеи тоже поспешили в Варенн — требовать, чтобы Людовик вернулся в Париж. Шесть с лишним тысяч солдат и добровольцев сопровождали его назад, и тысячи желающих взглянуть на короля выстроились вдоль дороги в столицу.

Я стояла вместе с ними, надеясь увидеть Луи-Шарля, — тщетно. Я боялась, что люди будут глумиться, когда карета въедет в город, но все молчали. Никто не обнажал головы. Никто не кланялся. Пришел конец всякому притворству. Люди понимали, что король отвернулся от народа и от революции, — и решили, что они тоже теперь вправе от него отвернуться.

Когда стало известно о бегстве Людовика, в Париже начались беспорядки. Люди разбивали его статуи, ломали вывески магазинов с королевским гербом. Их ярость еще не стихла, когда он возвратился. Они желали, чтобы он отрекся от трона. Десятки тысяч людей пришли к Ассамблее требовать учреждения республики. Герцог велел мне идти с ними, и я пошла, прикрепив триколор к своему жилету.

Но король не отрекся. Дантон гневно обвинил Ассамблею в том, что она не внемлет воле народа, раз не может заставить Людовика повиноваться, и составил петицию о низложении короля. Он и его последователи призвали граждан прийти на Марсово поле и подписать петицию. Пришли тысячи и тысячи. Сперва это было мирное собрание, но потом начались потасовки. Чтобы утихомирить толпу, вызвали гвардейцев, и они открыли по людям огонь. Полсотни человек погибло. Многих арестовали. Объявили военное положение. Запретили газеты. Это продолжалось всю осень, до самой зимы. Выпал снег, подули холодные ветры, но даже они не остудили страсти в Париже.

Другие короли Европы, недовольные тем, как Франция обошлась со своим монархом, объявили нам войну. Пруссия, Англия, Австрия, Испания — все ополчились против нас.

В Ассамблее тем временем осмелели радикалы. Они принялись нападать на церковь и грабить храмы. Дальше настала очередь эмигрантов: дворян, покинувших Францию, заклеймили как предателей, а их земли и владения захватили. Тех, кто остался, тоже подозревали во всех смертных грехах. Хитрый герцог взял себе новое имя — Филипп Эгалите, а Пале-Рояль переименовал в Пале-Эгалите — так бывший «Королевский дворец» превратился в «дворец Равенства». Сам герцог стал депутатом, отрекся от титула и отправил старших сыновей воевать с Пруссией. Это позволило ему выиграть немного времени.

Закончился девяносто первый, наступил девяносто второй год. Снова пришла весна, а с ней очередные беды. На востоке страны люди восстали против революции, назревала гражданская война. В июне король отказался подписать приказ о создании в Париже двадцатитысячного гарнизона — для защиты города от захватчиков. Радикалы тут же объявили, что Людовик ждет помощи иноземцев, чтобы удержать трон. Разъяренные парижане штурмовали Тюильри, вломились в покои короля и, потрясая оружием, заставили Людовика надеть на голову «колпак свободы». Они издевались над ним много часов подряд, но он стойко выдержал унижения. К шести часам наконец прибыл мэр Парижа и убедил толпу разойтись.

Пока происходила эта отвратительная сцена, меня не покидало чувство, будто я снова компаньонка Луи-Шарля и наблюдаю падение Версаля. Толпа ворвалась внутрь, и королева велела охране увести Луи-Шарля и Марию-Терезу в дальнюю спальню. Мне приказали остаться с ними. Мы с Луи-Шарлем весь день играли, а Мария-Тереза вышивала. Я старалась как могла быть при детях веселой и беспечной, но ежесекундно ждала, что дверь вот-вот распахнется и мятежники нас растерзают.

В июле прусский герцог Брауншвейгский пригрозил, что если бунтовщики посмеют еще хоть раз напасть на короля, то Париж дорого за это заплатит. Его слова напечатали во всех газетах и повторяли на каждом углу, и все понимали, что это не пустая угроза, потому что армии герцога подступали все ближе к французской столице. Но даже это не усмирило Париж. Десятого августа, разгоряченные речью Дантона, обезумевшие от газетных истерик, люди снова штурмовали Тюильри.

В ночь на десятое я не вернулась ночевать в Пале. Я боялась за Луи-Шарля и вымолила позволение остаться с ним. Всю ночь в городе били колокола. Я слушала их и вспоминала, как жаждавшие крови простолюдинки бежали к Версальскому дворцу.

Король тоже слышал колокольный звон. Его личная охрана была наготове и дворец укреплен, но к утру стало ясно, что надежды нет. Против него восстал весь Париж. Я быстро одела и покормила Луи-Шарля, и нас увели прочь из дворца.

Людовик обратился в Ассамблею с просьбой об убежище для семьи, и депутаты, подумав, предоставили им убежище: их заточили в Тампль — древнюю уродливую крепость.

Мне приказали следовать за ними, чтобы прислуживать королю и дофину. В тот вечер я стелила им постели и второпях накрывала на стол, а затем снова отказалась уходить на ночь, потому что от Тюильри доносились выстрелы, а я понимала, что от Тюильри до Тампля рукой подать. Я осталась спать на полу возле кровати Луи-Шарля. Кто-то предложил мне ночную рубашку, но я сказала, что предпочитаю быть наготове, — хотя на самом деле мне просто негде было переодеться. Слуги или стражники могли подглядеть, что я не мальчишка, и донести коменданту, и меня бы как шпионку бросили в тюрьму.

Возвращаясь следующим вечером в Пале, я думала, что кровопролития и насилия больше не будет, — куда же больше? Тюильри захвачен. Всю охрану короля вырезали. Сам король теперь бессилен. Я надеялась, что его отправят куда-нибудь в пригород, в его поместье Сен-Клу, чтобы он там охотился и мастерил затворные устройства, как всегда любил. Королева и Мария-Тереза гуляли бы там по парку, а Луи-Шарль мог бы вволю бегать и играть.

Герцог ждал моего возвращения. Как только я зашла в его покои, он схватил меня за шиворот и потащил в свой кабинет.

— Где тебя черти носили? — закричал он.

Пока я рассказывала, что произошло, он не мог сидеть на месте и в нетерпении расхаживал по комнате.

— Их злосчастья теперь закончились, — заключила я и подняла на него глаза. — Больше ведь не за что воевать?

Не отвечая на мой вопрос, герцог сказал:

— Я доволен, что тебя отправили с ними в Тампль. Делай свое дело, и делай его хорошо, как в Тюильри. Не давай коменданту повода тебя заподозрить. Каждый вечер будешь докладывать мне: с кем король встречается, кому пишет, когда он спит, ест и ходит на горшок.

— Но зачем? — не поняла я. — Все же кончено. Я думала…

— Ты ошибалась! — вскричал он. — Да, король пал, но кто займет его место? Кто окажется у власти? Вспыльчивый Дантон? Коварный Робеспьер? Оба за власть перегрызут друг другу глотки. А победивший, возможно, и будет править Парижем — но не Францией. В Лионе, в Нанте и во всей Вандее люди горой стоят за короля. Все кончено, говоришь? Господи, какая же ты дура. Ничего не кончено. Все только началось!..

В этом герцог оказался прав, как и во многом другом. После падения Тюильри колокола звонили не прекращая. Прусские войска уже подходили к Парижу. Городские ворота держали запертыми. Горожанам приказано было сидеть по домам. Отряды из Сент-Антуана патрулировали улицы, хватая всякого, кто казался им врагом Революции. Людей тысячами отправляли за решетку. Дворян арестовывали просто за то, что они дворяне. Священников — за то, что они ставят Бога выше Революции. Тех и других бросали в кишащие крысами парижские тюрьмы, вместе с проститутками, ворами и фальшивомонетчиками.