шлёпнуть, другой — сказать, третьей достаточно будет взгляда. А наказание они в результате получат одинаковое.

Вот про собак, это он верно. Надо забрать Кьёшу из храма, скучно без неё.

Я почесал челюсть — всё-таки очень хотелось хоть что-нибудь почесать.

— То есть, несмотря на наличие психических способностей, Эберхарду до выговора ещё расти и расти? Проще его побить? — пошутил я, совершенно не боясь «задеть» и без того напряжённую спину наследника.

Мне и по спине было видно, ЧТО он думает обо мне, позволившем себе обсуждать его поведение.

— В общем-то, да, — кивнул Дерен. — Я мог бы что-то объяснить ему на словах, но последствия такого объяснения — похуже синяков будут. А синяки через неделю сойдут.

— Ну, не знаю, — я поморщился, вспоминая собственный опыт. — Попробовал бы кто-то в семнадцать лет ударить меня в воспитательных целях.

Я лукавил. Отец пробовал. Этим он меня от дома и отвадил. Если до этого мне чесалось поступить в Академию Армады, то после — и вариантов других не осталось.

Мы «пообщались», я собрал вещи и улетел в столицу на пассажирском трилёте, даже электрокар брать не стал. Возвращаться мне было некуда.

— Вы жили на ферме, — напомнил Дерен. — Близко общались с животными и растениями. Наблюдали за другими людьми. Ваша душа была достаточно развита для понимания другой души. Ударив — вас можно было лишь оскорбить. А с Вилом очень много занимались науками, но мира вокруг он не знает совсем. Мир его ума — это не мир его тела. Это особенность экзотианского воспитания в домах Камня.

— Ну, тогда ему сильно повезло с тобой. Я бы не смог. Я и сейчас не очень понял, зачем ты всё это устроил. Зачем?

— Капитан, это сложно.

— А ты постарайся?

Вальтер вздохнул.

— Если в человеке поселилась наглая тварь, нужно успеть объяснить ему, что эта тварь тоже бывает беспомощной. Иначе сформируется доминанта поведения, и потом мы уже ничего не сумеем сделать. Чтобы убедить такого, как Локьё, нужно потратить на это жизнь. Вам просто повезло, что он сам пришёл примерно к таким же мыслям, какие вам хотелось до него донести. Имей он другое мнение, вы никогда бы не убедили его. Если бы Эберхард освоил безнаказанность, мы получили бы врага ещё лет на двести.

— А сейчас?

— А сейчас у него есть выбор. Захочет стать врагом — станет, не захочет — не станет. Он уже понимает, что хотеть непросто. И что на каждую силу можно найти силу ей противоположную. Для правды — будет другая точно такая же правда, но с обратным знаком. Для любого тела — своя клетка.

— Для любого? — Дерен прямо-таки любил скользкие и провокационные темы. Я вспомнил про Дьюпа и понял, что меня бесит уже само слово «клетка».

— Я сказал своя, капитан, — прочёл мои мысли Вальтер. — Своя клетка. Если вас пытаются запереть в чужую, не выйдет ничего.

— Маньяк ты начинающий, вот что я тебе скажу.

— Капитан, — Дерен вдруг рассмеялся по-детски живо и искренне. — Я маленький, глупый. Мир слишком велик для меня.

— Вот-вот, — я тоже улыбнулся. — Так маньяки и отбояриваются…

Пилот кивнул, прекращая этот странный разговор. И бросил косой взгляд на напряжённую спину наследника:

— Разрешите личную просьбу?

— Давай, — насторожился я.

— Вил просил меня объяснить, что такое электробич, но я, к сожалению, только видел, испытывать на себе не захотелось. Говорят, у вас есть подходящие шрамы?

— Это ты зря не захотел испытывать. Ощущения — выше средних! — рассмеялся я с облегчением. Есть просьбы, которые выполнить несложно. — Ну, пусть посмотрит, мне не жалко. Шрамы, правда, шлифовали, но полностью от таких не избавишься.

Я расстегнулся. На Кьясне было жарко и под кителем у меня не было ничего, только фальшивый воротничок изображал видимость рубашки.

— Вот тут, на рёбрах, это вообще была, можно сказать, шутка родного командования. А на спине — сволочь одна постаралась, чтоб у него глазки поросячьи полопались!

Дерен разрешил наследнику повернуться, и тот взирал на меня с ужасом.

К такому зрелищу надо готовить. Эйниты меня первый раз на пляже та-ак разглядывали…

Дерен про мои шрамы ещё и кучу баек слышал. Он чуть приподнял бровь и покачал головой: «Я бы там сдох, наверное».

Пожал плечами в ответ: «Я ж не один там был. Дóхнуть было нельзя, без вариантов».

Дерен оглянулся на наследника, и я быстро подхватил брошенный на стол китель.

Забыл, что Эберхард выучен считывать эмоции, а по выражению лица и психическому напряжению может достроить внутреннюю речь. Пришлось застегиваться и глушить воспоминания.

Дерен невесело усмехнулся и сказал наследнику:

— Ну вот примерно поэтому наш капитан и не любит телесных наказаний.

— Ну, это очень примерно, — я привёл в порядок воротник. — Вообще-то, я и до этого не любил.

Дальнейший разговор мне пересказал потом Дерен.

— Он не конструкт! — взвился наследник, как только закрылась за мной дверь. — Тут и человеку столько не выдержать! На нём живого места нет! А ты говорил!..

Дерен отреагировал сдержанно:

— А я тут при чём?

— Но ведь выходило, что я не врал тебе, когда рассказывал!

— Ты мне рассказывал, что слышал. А слышал ты именно это, верно? Значит, рассказанное было правдой. А веришь ты в сказки или нет — я не спрашивал.

— Но это же ставит всё с ног на голову!

— Почему?

— Потому что тогда ваш капитан — наследник дома Аметиста!

— Чушь собачья.

— Но он же похож на Энека! Очень сильно похож!

— Мало ли похожих людей? Вполне возможно, вы даже родственники по какой-то отдалённой линии. Но к наследству и прочей ерунде это отношения не имеет.

— Для тебя ЭТО ерунда?

— Более чем. Я бы хотел даже, чтобы и ты не был наследником. Не такой уж ты скверный парень, чтобы желать тебе и дальше расти в этом дерьме. Я ясно выразился? Закрой рот, птица залетит. Иди почисти зубы и ложись спать. Скоро я уйду на дежурство, а с капитаном ты особенно не поспишь.

Этот разговор Вальтер Дерен передал мне позже. А сейчас я покинул его каюту с чувством глубокого морального удовлетворения и отправился готовить корабль к следующей партии медиков.

С наследником вроде бы как-то утряслось. Но не с врачами.

Энрек предупредил меня, что именитые врачи очень любят пожрать, и я пошёл консультироваться у завхоза, какой докупать провиант.

Про наследника я забыл, но поздно вечером мне вручили его, перевязанного синенькой ленточкой. То есть злобного, угрюмого, но уже не отзывающегося нервной дрожью на любой случайный звук.

Нужно сказать, когда я говорю, что собеседник «вздрогнул» — часто физически это не проявляется никак. Но я научился замечать неожиданное замирание сердца, сбой дыхания, куда более незначительные, чем демонстрировал Эберхард во время своего пребывания на «Персефоне».

Сейчас парень тоже был напряжён, но уже